Неточные совпадения
Отвечая, он объявил, между прочим,
что действительно долго
не был в России, с лишком четыре года,
что отправлен был
за границу по болезни, по какой-то странной нервной болезни, вроде падучей или Виттовой пляски, каких-то дрожаний и судорог.
— Эх! Ух! — кривился чиновник, и даже дрожь его пробирала, — а ведь покойник
не то
что за десять тысяч, а
за десять целковых на тот свет сживывал, — кивнул он князю. Князь с любопытством рассматривал Рогожина; казалось, тот был еще бледнее в эту минуту.
— Ишь, и Залёжев тут! — пробормотал Рогожин, смотря на них с торжествующею и даже как бы злобною улыбкой, и вдруг оборотился к князю: — Князь,
не известно мне,
за что я тебя полюбил.
Он, например, имел систему
не выставляться, где надо стушевываться, и его многие ценили именно
за его простоту, именно
за то,
что он знал всегда свое место.
— Уверяю вас,
что я
не солгал вам, и вы отвечать
за меня
не будете. А
что я в таком виде и с узелком, то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства неказисты.
А так как люди гораздо умнее,
чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло в голову,
что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции
не имеет, потому
что умный князь и с амбицией
не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае
не пришлось бы
за него отвечать?
Сказано: «
Не убий», так
за то,
что он убил, и его убивать?
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил
за ним, так
что оторваться, кажется,
не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.
Давеча ваш слуга, когда я у вас там дожидался, подозревал,
что я на бедность пришел к вам просить; я это заметил, а у вас, должно быть, на этот счет строгие инструкции; но я, право,
не за этим, а, право, для того только, чтобы с людьми сойтись.
Он рассказал, наконец,
что Павлищев встретился однажды в Берлине с профессором Шнейдером, швейцарцем, который занимается именно этими болезнями, имеет заведение в Швейцарии, в кантоне Валлийском, лечит по своей методе холодною водой, гимнастикой, лечит и от идиотизма, и от сумасшествия, при этом обучает и берется вообще
за духовное развитие;
что Павлищев отправил его к нему в Швейцарию, лет назад около пяти, а сам два года тому назад умер, внезапно,
не сделав распоряжений;
что Шнейдер держал и долечивал его еще года два;
что он его
не вылечил, но очень много помог; и
что, наконец, по его собственному желанию и по одному встретившемуся обстоятельству, отправил его теперь в Россию.
— Вспомните, Иван Федорович, — сказал тревожливо и колеблясь Ганя, —
что ведь она дала мне полную свободу решенья до тех самых пор, пока
не решит сама дела, да и тогда все еще мое слово
за мной…
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены же будут, наконец, взяться сами
за ум, и тогда дело загорится, потому
что возьмутся
за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и как можно неприметнее наблюдать, чтобы
не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями.
На вопрос Настасьи Филипповны: «
Чего именно от нее хотят?» — Тоцкий с прежнею, совершенно обнаженною прямотой, признался ей,
что он так напуган еще пять лет назад,
что не может даже и теперь совсем успокоиться, до тех пор, пока Настасья Филипповна сама
не выйдет
за кого-нибудь замуж.
Она благодарит Афанасия Ивановича
за его деликатность,
за то,
что он даже и генералу об этом
не говорил,
не только Гавриле Ардалионовичу, но, однако ж, почему же и ему
не знать об этом заранее?
Она
не выйдет
за Гаврилу Ардалионовича, пока
не убедится,
что ни в нем, ни в семействе его нет какой-нибудь затаенной мысли на ее счет.
Она допускала, однако ж, и дозволяла ему любовь его, но настойчиво объявила,
что ничем
не хочет стеснять себя;
что она до самой свадьбы (если свадьба состоится) оставляет
за собой право сказать «нет», хотя бы в самый последний час; совершенно такое же право предоставляет и Гане.
— Это очень хорошо,
что вы вежливы, и я замечаю,
что вы вовсе
не такой… чудак, каким вас изволили отрекомендовать. Пойдемте. Садитесь вот здесь, напротив меня, — хлопотала она, усаживая князя, когда пришли в столовую, — я хочу на вас смотреть. Александра, Аделаида, потчуйте князя.
Не правда ли,
что он вовсе
не такой… больной? Может, и салфетку
не надо… Вам, князь, подвязывали салфетку
за кушаньем?
Эта сухая материя особенно понравилась генеральше, которой почти никогда
не удавалось говорить о своей родословной, при всем желании, так
что она встала из-за стола в возбужденном состоянии духа.
— Всё это очень странно, но об осле можно и пропустить; перейдемте на другую тему.
Чего ты все смеешься, Аглая? И ты, Аделаида? Князь прекрасно рассказал об осле. Он сам его видел, а ты
что видела? Ты
не была
за границей?
— Да
что вы загадки-то говорите? Ничего
не понимаю! — перебила генеральша. — Как это взглянуть
не умею? Есть глаза, и гляди.
Не умеешь здесь взглянуть, так и
за границей
не выучишься. Лучше расскажите-ка, как вы сами-то глядели, князь.
— Ничему
не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время
за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко;
чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и
чем дальше, тем дороже, так
что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
—
За что ты все злишься,
не понимаю, — подхватила генеральша, давно наблюдавшая лица говоривших, — и о
чем вы говорите, тоже
не могу понять. Какой пальчик и
что за вздор? Князь прекрасно говорит, только немного грустно. Зачем ты его обескураживаешь? Он когда начал, то смеялся, а теперь совсем осовел.
— Значит, коль находят,
что это
не женское дело, так тем самым хотят сказать (а стало быть, оправдать),
что это дело мужское. Поздравляю
за логику. И вы так же, конечно, думаете?
Тут я ей дал восемь франков и сказал ей, чтоб она берегла, потому
что у меня больше уж
не будет, а потом поцеловал ее и сказал, чтоб она
не думала,
что у меня какое-нибудь нехорошее намерение, и
что целую я ее
не потому,
что влюблен в нее, а потому,
что мне ее очень жаль, и
что я с самого начала ее нисколько
за виноватую
не почитал, а только
за несчастную.
Я слыхал даже,
что ее хотели присудить к наказанию, но, слава богу, прошло так; зато уж дети ей проходу
не стали давать, дразнили пуще прежнего, грязью кидались; гонят ее, она бежит от них с своею слабою грудью, задохнется, они
за ней, кричат, бранятся.
Не примите только этого
за дурную мысль: я
не из того сказал,
что вами
не дорожу, и
не подумайте тоже,
что я чем-нибудь обиделся.
Пришлите же мне это слово сострадания (только одного сострадания, клянусь вам)!
Не рассердитесь на дерзость отчаянного, на утопающего,
за то,
что он осмелился сделать последнее усилие, чтобы спасти себя от погибели.
Он кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком. Так шли они несколько шагов. Князя он
не церемонился нимало, точно был один в своей комнате, потому
что в высшей степени считал его
за ничто. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.
— Да
за что же, черт возьми!
Что вы там такое сделали?
Чем понравились? Послушайте, — суетился он изо всех сил (все в нем в эту минуту было как-то разбросано и кипело в беспорядке, так
что он и с мыслями собраться
не мог), — послушайте,
не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о
чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала?
Не заметили ли вы
чего,
не упомните ли?
— Тебя еще сечь можно, Коля, до того ты еще глуп.
За всем,
что потребуется, можете обращаться к Матрене; обедают в половине пятого. Можете обедать вместе с нами, можете и у себя в комнате, как вам угодно. Пойдем, Коля,
не мешай им.
— Два слова, князь, я и забыл вам сказать
за этими… делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это
не в большую натугу будет, —
не болтайте ни здесь, о том,
что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том,
что вы здесь найдете; потому
что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
Нина Александровна укорительно глянула на генерала и пытливо на князя, но
не сказала ни слова. Князь отправился
за нею; но только
что они пришли в гостиную и сели, а Нина Александровна только
что начала очень торопливо и вполголоса что-то сообщать князю, как генерал вдруг пожаловал сам в гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и с видимою досадой нагнулась к своему вязанью. Генерал, может быть, и заметил эту досаду, но продолжал быть в превосходнейшем настроении духа.
— Отец мой ведь умер под судом, — заметил князь снова, — хоть я и никогда
не мог узнать,
за что именно; он умер в госпитале.
— Я ничего
за себя и
не боялась, Ганя, ты знаешь; я
не о себе беспокоилась и промучилась всё это время. Говорят, сегодня всё у вас кончится?
Что же, кончится?
Я никогда и ни
за что вас
не оставлю; другой от такой сестры убежал бы по крайней мере, — вон как она смотрит на меня теперь!
Проходя близко мимо выходных дверей на лестницу, он услышал и заметил,
что за дверьми кто-то старается изо всех сил позвонить в колокольчик; но в колокольчике, должно быть, что-то испортилось: он только чуть-чуть вздрагивал, а звука
не было.
— Почему ты меня знаешь? — быстро спросила она его. — Я тебя никогда
не видала! Ступай, докладывай…
Что там
за крик?
Я и теперь тебя
за деньги приехал всего купить, ты
не смотри,
что я в таких сапогах вошел, у меня денег, брат, много, всего тебя и со всем твоим живьем куплю… захочу, всех вас куплю!
— Нет? Нет!! — вскричал Рогожин, приходя чуть
не в исступление от радости, — так нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят,
что вы помолвились с Ганькой! С ним-то? Да разве это можно? (Я им всем говорю!) Да я его всего
за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
—
Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж
не прощения ли просить у ней,
за то,
что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек? — крикнула опять Варя, торжествуя и с вызовом смотря на брата.
— Сама знаю,
что не такая, и с фокусами, да с какими? И еще, смотри, Ганя,
за кого она тебя сама почитает? Пусть она руку мамаше поцеловала. Пусть это какие-то фокусы, но она все-таки ведь смеялась же над тобой! Это
не стоит семидесяти пяти тысяч, ей-богу, брат! Ты способен еще на благородные чувства, потому и говорю тебе. Эй,
не езди и сам! Эй, берегись!
Не может это хорошо уладиться!
— В том,
что Настасья Филипповна непременно пойдет
за вас и
что всё это уже кончено, а во-вторых, если бы даже и вышла,
что семьдесят пять тысяч вам так и достанутся прямо в карман. Впрочем, я, конечно, тут многого
не знаю.
Вы и
не подозреваете, на какие фокусы человеческое самолюбие способно: вот она считает меня подлецом,
за то,
что я ее, чужую любовницу, так откровенно
за ее деньги беру, а и
не знает,
что иной бы ее еще подлее надул: пристал бы к ней и начал бы ей либерально-прогрессивные вещи рассыпать, да из женских разных вопросов вытаскивать, так она бы вся у него в игольное ушко как нитка прошла.
Но именно потому,
что вы первый из благородных людей мне попались, я на вас и накинулся, то есть «накинулся»
не примите
за каламбур.
— Я вас подлецом теперь уже никогда
не буду считать, — сказал князь. — Давеча я вас уже совсем
за злодея почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, — вот и урок:
не судить,
не имея опыта. Теперь я вижу,
что вас
не только
за злодея, но и
за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только
что слабый очень и нисколько
не оригинальный.
— Это два шага, — законфузился Коля. — Он теперь там сидит
за бутылкой. И
чем он там себе кредит приобрел, понять
не могу? Князь, голубчик, пожалуйста,
не говорите потом про меня здесь нашим,
что я вам записку передал! Тысячу раз клялся этих записок
не передавать, да жалко; да вот
что, пожалуйста, с ним
не церемоньтесь: дайте какую-нибудь мелочь, и дело с концом.
Вы увидите изумительную девушку, да
не одну, двух, даже трех, украшение столицы и общества: красота, образованность, направление… женский вопрос, стихи, всё это совокупилось в счастливую разнообразную смесь,
не считая по крайней мере восьмидесяти тысяч рублей приданого, чистых денег,
за каждою,
что никогда
не мешает, ни при каких женских и социальных вопросах… одним словом, я непременно, непременно должен и обязан ввести вас.
Князь уже
не возражал против визита и следовал послушно
за генералом, чтобы
не раздражить его, в твердой надежде,
что генерал Соколович и всё семейство его мало-помалу испарятся как мираж и окажутся несуществующими, так
что они преспокойно спустятся обратно с лестницы.
Князь, может быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но был ослеплен и поражен до того,
что не мог даже выговорить слова. Настасья Филипповна заметила это с удовольствием. В этот вечер она была в полном туалете и производила необыкновенное впечатление. Она взяла его
за руку и повела к гостям. Перед самым входом в гостиную князь вдруг остановился и с необыкновенным волнением, спеша, прошептал ей...
—
Не просите прощения, — засмеялась Настасья Филипповна, — этим нарушится вся странность и оригинальность. А правду, стало быть, про вас говорят,
что вы человек странный. Так вы, стало быть, меня
за совершенство почитаете, да?