Неточные совпадения
Наутро покойник дает мне два пятипроцентных билета, по пяти тысяч
каждый, сходи, дескать, да продай, да семь тысяч пятьсот к Андреевым
на контору снеси, уплати, а остальную сдачу с десяти тысяч, не заходя никуда, мне представь; буду тебя дожидаться.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да
на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в
каждой, эдак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
Правда, характер весьма часто не слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с
каждым годом всё капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно
на его голову, а затем гармония в семействе восстановлялась опять, и всё шло как не надо лучше.
У нас такая общая комната есть, — обратилась она к князю, уводя его, — попросту, моя маленькая гостиная, где мы, когда одни сидим, собираемся, и
каждая своим делом занимается: Александра, вот эта, моя старшая дочь,
на фортепиано играет, или читает, или шьет...
Троих первых повели к столбам, привязали, надели
на них смертный костюм (белые, длинные балахоны), а
на глаза надвинули им белые колпаки, чтобы не видно было ружей; затем против
каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат.
— Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал,
каждую минуту
на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб. Посиди со мной…
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я
на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о
каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
Когда все деревья были наконец свезены
на дачу и расставлены, Лебедев несколько раз в тот день сбегал по ступенькам террасы
на улицу и с улицы любовался
на свое владение,
каждый раз мысленно надбавляя сумму, которую предполагал запросить с будущего своего дачного жильца.
Князь намекал
на то, что Лебедев хоть и разгонял всех домашних под видом спокойствия, необходимого больному, но сам входил к князю во все эти три дня чуть не поминутно, и
каждый раз сначала растворял дверь, просовывал голову, оглядывал комнату, точно увериться хотел, тут ли? не убежал ли? и потом уже
на цыпочках, медленно, крадущимися шагами, подходил к креслу, так что иногда невзначай пугал своего жильца.
В
каждой гневливой выходке Аглаи (а она гневалась очень часто) почти
каждый раз, несмотря
на всю видимую ее серьезность и неумолимость, проглядывало столько еще чего-то детского, нетерпеливо школьного и плохо припрятанного, что не было возможности иногда, глядя
на нее, не засмеяться, к чрезвычайной, впрочем, досаде Аглаи, не понимавшей, чему смеются, и «как могут, как смеют они смеяться».
Всю первоначальную аффектацию и напыщенность, с которою она выступила читать, она прикрыла такою серьезностью и таким проникновением в дух и смысл поэтического произведения, с таким смыслом произносила
каждое слово стихов, с такою высшею простотой проговаривала их, что в конце чтения не только увлекла всеобщее внимание, но передачей высокого духа баллады как бы и оправдала отчасти ту усиленную аффектированную важность, с которою она так торжественно вышла
на средину террасы.
Странные дела случаются
на нашей, так называемой святой Руси, в наш век реформ и компанейских инициатив, век национальности и сотен миллионов, вывозимых
каждый год за границу, век поощрения промышленности и паралича рабочих рук! и т. д., и т. д., всего не перечтешь, господа, а потому прямо к делу.
Ипполит быстро обернулся к нему с самою бешеною злобой, и
каждая черточка
на лице его, казалось, трепетала и говорила.
Тот месяц в провинции, когда он чуть не
каждый день виделся с нею, произвел
на него действие ужасное, до того, что князь отгонял иногда даже воспоминания об этом еще недавнем времени.
Знаешь ли, что женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками и ни разу угрызения совести не почувствует, потому что про себя
каждый раз будет думать, смотря
на тебя: «Вот теперь я его измучаю до смерти, да зато потом ему любовью моею наверстаю…»
— Нападает
на просвещение, проповедует изуверство двенадцатого столетия, кривляется и даже безо всякой сердечной невинности: сам-то чем он дом нажил, позвольте спросить? — говорил он вслух, останавливая всех и
каждого.
В Москве жил один старик, один «генерал», то есть действительный статский советник, с немецким именем; он всю свою жизнь таскался по острогам и по преступникам;
каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что
на Воробьевых горах ее посетит «старичок генерал».
Каждое утро восходит такое же светлое солнце;
каждое утро
на водопаде радуга,
каждый вечер снеговая, самая высокая гора там, вдали,
на краю неба, горит пурпуровым пламенем;
каждая «маленькая мушка, которая жужжит около него в горячем солнечном луче, во всем этом хоре участница: место знает свое, любит его и счастлива»; каждая-то травка растет и счастлива!
Я читаю это
каждый день в двух ужасных глазах, которые постоянно
на меня смотрят, даже и тогда, когда их нет предо мной.
— Я не совсем с вами согласен, что ваш папаша с ума сошел, — спокойно ответил он, — мне кажется, напротив, что ему ума даже прибыло за последнее время, ей-богу; вы не верите? Такой стал осторожный, мнительный, все-то выведывает,
каждое слово взвешивает… Об этом Капитошке он со мной ведь с целью заговорил; представьте, он хотел навести меня
на…
Когда князь заметил ему, что и прежде то же самое чуть ли не
каждый день было, то Коля решительно не знал, что
на это ответить и как объяснить, в чем именно заключается настоящее его беспокойство.
Келлер уже раза три забегал
на минутку, и тоже с видимым желанием поздравить: начинал
каждый раз восторженно и неясно, ничего не оканчивал и быстро стушевывался.
Тотчас же прояснилось небо; князь точно из мертвых воскрес; расспрашивал Колю, висел над
каждым словом его, переспрашивал по десяти раз, смеялся как ребенок и поминутно пожимал руки обоим смеющимся и ясно смотревшим
на него мальчикам.
Князь вспыхнул, но
на этот раз не сказал ни слова, а Коля только хохотал и хлопал в ладоши; минуту спустя рассмеялся и князь, а потом до самого вечера
каждые пять минут смотрел
на часы, много ли прошло и много ли до вечера остается.
Так, нам совершенно известно, что в продолжение этих двух недель князь целые дни и вечера проводил вместе с Настасьей Филипповной, что она брала его с собой
на прогулки,
на музыку; что он разъезжал с нею
каждый день в коляске; что он начинал беспокоиться о ней, если только час не видел ее (стало быть, по всем признакам, любил ее искренно); что слушал ее с тихою и кроткою улыбкой, о чем бы она ему ни говорила, по целым часам, и сам ничего почти не говоря.
Но Евгений Павлович не побоялся скомпрометировать себя, посетив князя, несмотря
на то что опять стал бывать у Епанчиных
каждый день и был принят даже с видимым усилением радушия.
Все эти дамы рассказывали потом, что князь осматривал в комнатах
каждую вещь, увидал
на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул страницу,
на которой была развернута книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе в карман.
Они рассказали ему, что играла Настасья Филипповна
каждый вечер с Рогожиным в дураки, в преферанс, в мельники, в вист, в свои козыри, — во все игры, и что карты завелись только в самое последнее время, по переезде из Павловска в Петербург, потому что Настасья Филипповна всё жаловалась, что скучно и что Рогожин сидит целые вечера, молчит и говорить ни о чем не умеет, и часто плакала; и вдруг
на другой вечер Рогожин вынимает из кармана карты; тут Настасья Филипповна рассмеялась, и стали играть.
Князь сидел подле него неподвижно
на подстилке и тихо,
каждый раз при взрывах крика или бреда больного, спешил провесть дрожащею рукой по его волосам и щекам, как бы лаская и унимая его.