Неточные совпадения
Он
был как-то рассеян, что-то очень рассеян, чуть ли не встревожен, даже становился как-то странен: иной раз
слушал и не
слушал, глядел и не глядел, смеялся и подчас сам не знал и не понимал, чему смеялся.
—
Послушай, Ганя, ты, пожалуйста, сегодня ей много не противоречь и постарайся эдак, знаешь,
быть… одним словом,
быть по душе…
Слушай, Гаврила Ардалионыч, кстати, очень даже кстати
будет теперь сказать: из-за чего мы хлопочем?
— Maman, да ведь этак очень странно рассказывать, — заметила Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась
было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и Аглая сели вместе на маленьком диване и, сложа руки, приготовились
слушать разговор. Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание.
С ним все время неотлучно
был священник, и в тележке с ним ехал, и все говорил, — вряд ли тот слышал: и начнет
слушать, а с третьего слова уж не понимает.
—
Слушайте, — как бы торопилась Аделаида, — за вами рассказ о базельской картине, но теперь я хочу слышать о том, как вы
были влюблены; не отпирайтесь, вы
были. К тому же вы, сейчас как начнете рассказывать, перестаете
быть философом.
— Далась же вам Настасья Филипповна… — пробормотал он, но, не докончив, задумался. Он
был в видимой тревоге. Князь напомнил о портрете. —
Послушайте, князь, — сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его, — у меня до вас
есть огромная просьба… Но я, право, не знаю…
— Да за что же, черт возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились?
Послушайте, — суетился он изо всех сил (все в нем в эту минуту
было как-то разбросано и кипело в беспорядке, так что он и с мыслями собраться не мог), —
послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?
Был уже давно вечер; князь всё еще сидел,
слушал и ждал генерала, начинавшего бесчисленное множество анекдотов и ни одного из них не доканчивавшего.
—
Послушайте, как вы намерены жить здесь? Я скоро достану себе занятий и
буду кое-что добывать, давайте жить, я, вы и Ипполит, все трое вместе, наймемте квартиру; а генерала
будем принимать к себе.
Слушай, Парфен, ты давеча спросил меня, вот мой ответ: сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно
будет не то; тут что-то такое, обо что вечно
будут скользить атеизмы и вечно
будут не про то говорить.
—
Послушайте, Келлер, я бы на вашем месте лучше не признавался в этом без особой нужды, — начал
было князь, — а впрочем, ведь вы, может
быть, нарочно на себя наговариваете?
— Не сердись. Девка самовластная, сумасшедшая, избалованная, — полюбит, так непременно бранить вслух
будет и в глаза издеваться; я точно такая же
была. Только, пожалуйста, не торжествуй, голубчик, не твоя; верить тому не хочу, и никогда не
будет! Говорю для того, чтобы ты теперь же и меры принял.
Слушай, поклянись, что ты не женат на этой.
А в конце концов все-таки мы замешаны, все-таки дочки ваши замешаны, Иван Федорыч, девицы, барышни, лучшего общества барышни, невесты; они тут находились, тут стояли, всё выслушали, да и в истории с мальчишками тоже замешаны, радуйтесь, тоже тут
были и
слушали!
Тема завязавшегося разговора, казалось,
была не многим по сердцу; разговор, как можно
было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила,
слушала и упорно молчала.
В князе
была одна особенная черта, состоявшая в необыкновенной наивности внимания, с каким он всегда
слушал что-нибудь его интересовавшее, и ответов, какие давал, когда при этом к нему обращались с вопросами.
Евгений Павлович, казалось,
был в самом веселом расположении, всю дорогу до воксала смешил Александру и Аделаиду, которые с какою-то уже слишком особенною готовностию смеялись его шуткам, до того, что он стал мельком подозревать, что они, может
быть, совсем его и не
слушают.
Но капитан уже опомнился и уже не
слушал его. В эту минуту появившийся из толпы Рогожин быстро подхватил под руку Настасью Филипповну и повел ее за собой. С своей стороны, Рогожин казался потрясенным ужасно,
был бледен и дрожал. Уводя Настасью Филипповну, он успел-таки злобно засмеяться в глаза офицеру и с видом торжествующего гостинодворца проговорить...
— Ну, так, значит, и не умеете, потому что тут нужна практика!
Слушайте же и заучите: во-первых, купите хорошего пистолетного пороху, не мокрого (говорят, надо не мокрого, а очень сухого), какого-то мелкого, вы уже такого спросите, а не такого, которым из пушек палят. Пулю, говорят, сами как-то отливают. У вас пистолеты
есть?
Все состояло для него главным образом в том, что завтра он опять увидит ее, рано утром,
будет сидеть с нею рядом на зеленой скамейке,
слушать, как заряжают пистолет, и глядеть на нее.
—
Слушай, Парфен, я вот сейчас пред тобой здесь ходил и вдруг стал смеяться, чему — не знаю, а только причиной
было, что я припомнил, что завтрашний день — день моего рождения как нарочно приходится.
До сих пор он в молчании
слушал споривших и не ввязывался в разговор; часто от души смеялся вслед за всеобщими взрывами смеха. Видно
было, что он ужасно рад тому, что так весело, так шумно; даже тому, что они так много
пьют. Может
быть, он и ни слова бы не сказал в целый вечер, но вдруг как-то вздумал заговорить. Заговорил же с чрезвычайною серьезностию, так что все вдруг обратились к нему с любопытством.
— Господа, это… это вы увидите сейчас что такое, — прибавил для чего-то Ипполит и вдруг начал чтение: «Необходимое объяснение». Эпиграф: «Après moi le déluge» [«После меня хоть потоп» (фр.).]… Фу, черт возьми! — вскрикнул он, точно обжегшись, — неужели я мог серьезно поставить такой глупый эпиграф?..
Послушайте, господа!.. уверяю вас, что всё это в конце концов, может
быть, ужаснейшие пустяки! Тут только некоторые мои мысли… Если вы думаете, что тут… что-нибудь таинственное или… запрещенное… одним словом…
— Разве это возможно? — посмотрел на него Ипполит в решительном удивлении. — Господа! — крикнул он, опять лихорадочно оживляясь, — глупый эпизод, в котором я не умел вести себя. Более прерывать чтение не
буду. Кто хочет
слушать —
слушай…
Он погордился, погорячился; произошла перемена губернского начальства в пользу врагов его; под него подкопались, пожаловались; он потерял место и на последние средства приехал в Петербург объясняться; в Петербурге, известно, его долго не
слушали, потом выслушали, потом отвечали отказом, потом поманили обещаниями, потом отвечали строгостию, потом велели ему что-то написать в объяснение, потом отказались принять, что он написал, велели подать просьбу, — одним словом, он бегал уже пятый месяц, проел всё; последние женины тряпки
были в закладе, а тут родился ребенок, и, и… «сегодня заключительный отказ на поданную просьбу, а у меня почти хлеба нет, ничего нет, жена родила.
—
Послушайте, господин Терентьев, — сказал вдруг Птицын, простившись с князем и протягивая руку Ипполиту, — вы, кажется, в своей тетрадке говорите про ваш скелет и завещаете его Академии? Это вы про ваш скелет, собственный ваш, то
есть ваши кости завещаете?
—
Послушайте, Лебедев, — смутился князь окончательно, —
послушайте, действуйте тихо! Не делайте шуму! Я вас прошу, Лебедев, я вас умоляю… В таком случае клянусь, я
буду содействовать, но чтобы никто не знал; чтобы никто не знал!
Ребенок играл подле него; может
быть, рассказывал ему что-нибудь на своем детском языке, Христос его
слушал, но теперь задумался; рука его невольно, забывчиво осталась на светлой головке ребенка.
Она не подымалась, она не
слушала его; она спрашивала спеша и спешила говорить, как будто за ней
была погоня.
— А если так, то позвольте мне сесть, — прибавил Ипполит, преспокойно усаживаясь на стуле, на котором сидел генерал, — я ведь все-таки болен; ну, теперь готов вас
слушать, тем более что это последний наш разговор и даже, может
быть, последняя встреча.
Слушай же меня, Ганя: что бы там ни
было, как бы ни обернулось, знай, что это важно!
— А вот все-таки умирать! — проговорил он, чуть не прибавив: «такому человеку как я!» — И вообразите, как меня допекает ваш Ганечка; он выдумал, в виде возражения, что, может
быть, из тех, кто тогда
слушал мою тетрадку, трое-четверо умрут, пожалуй, раньше меня!
Аглая в испуге бросилась
было к дверям, но остановилась в дверях, как бы прикованная, и
слушала.
Так, нам совершенно известно, что в продолжение этих двух недель князь целые дни и вечера проводил вместе с Настасьей Филипповной, что она брала его с собой на прогулки, на музыку; что он разъезжал с нею каждый день в коляске; что он начинал беспокоиться о ней, если только час не видел ее (стало
быть, по всем признакам, любил ее искренно); что
слушал ее с тихою и кроткою улыбкой, о чем бы она ему ни говорила, по целым часам, и сам ничего почти не говоря.
Рассказывали, хотя слухи
были и не совершенно точные, что Гавриле Ардалионовичу и тут ужасно не посчастливилось; что, улучив время, когда Варвара Ардалионовна бегала к Лизавете Прокофьевне, он, наедине с Аглаей, вздумал
было заговорить о любви своей; что,
слушая его, Аглая, несмотря на всю свою тоску и слезы, вдруг расхохоталась и вдруг предложила ему странный вопрос: сожжет ли он, в доказательство своей любви, свой палец сейчас же на свечке?