Неточные совпадения
Под конец она даже так разгорячилась и раздражилась, излагая всё это (что, впрочем,
было так естественно), что генерал Епанчин
был очень доволен и считал дело оконченным; но раз напуганный Тоцкий и теперь не совсем поверил, и долго
боялся, нет ли и тут змеи под цветами.
Генерал выследил это заблаговременно; еще накануне
были сказаны иные словечки; он предчувствовал объяснение капитальное и
боялся его.
— Всех, всех впусти, Катя, не
бойся, всех до одного, а то и без тебя войдут. Вон уж как шумят, точно давеча. Господа, вы, может
быть, обижаетесь, — обратилась она к гостям, — что я такую компанию при вас принимаю? Я очень сожалею и прощения прошу, но так надо, а мне очень, очень бы желалось, чтобы вы все согласились
быть при этой развязке моими свидетелями, хотя, впрочем, как вам угодно…
— Ах, генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но
будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и не настаиваю и вас не удерживаю, хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы
боитесь…
Извозчик довез его до одной гостиницы, недалеко от Литейной. Гостиница
была плохенькая. Князь занял две небольшие комнаты, темные и плохо меблированные, умылся, оделся, ничего не спросил и торопливо вышел, как бы
боясь потерять время или не застать кого-то дома.
— Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже
боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты в таком доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен
быть дом!»
— Мы не
боимся, князь, ваших друзей, кто бы они ни
были, потому что мы в своем праве, — заявил опять племянник Лебедева.
Потому-то мы и вошли сюда, не
боясь, что нас сбросят с крыльца (как вы угрожали сейчас) за то только, что мы не просим, а требуем, и за неприличие визита в такой поздний час (хотя мы пришли и не в поздний час, а вы же нас в лакейской прождать заставили), потому-то, говорю, и пришли, ничего не
боясь, что предположили в вас именно человека с здравым смыслом, то
есть с честью и совестью.
— Вы эксцентричности не
боитесь? — прибавил Евгений Павлович. — Ведь и я тоже, даже желаю; мне, собственно, только, чтобы наша милая Лизавета Прокофьевна
была наказана, и непременно сегодня же, сейчас же; без того и уходить не хочу. У вас, кажется, лихорадка.
— Ну, вот этого я и
боялся! — воскликнул князь. — Так и должно
было быть!
— Новость! — продолжал звонкий голос. — За Купферовы векселя не
бойся; Рогожин скупил за тридцать, я уговорила. Можешь
быть спокоен, хоть месяца три еще. А с Бискупом и со всею этою дрянью наверно сладимся, по знакомству! Ну, так вот, всё, значит, благополучно.
Будь весел. До завтра!
— Н-нет; может
быть, и нет. Трус тот, кто
боится и бежит; а кто
боится и не бежит, тот еще не трус, — улыбнулся князь, пообдумав.
— Что вы пришли выпытать, в этом и сомнения нет, — засмеялся наконец и князь, — и даже, может
быть, вы решили меня немножко и обмануть. Но ведь что ж, я вас не
боюсь; притом же мне теперь как-то всё равно, поверите ли? И… и… и так как я прежде всего убежден, что вы человек все-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему, человек!
Может
быть, впрочем, я не смел и
боялся.
Есть в крайних случаях та степень последней цинической откровенности, когда нервный человек, раздраженный и выведенный из себя, не
боится уже ничего и готов хоть на всякий скандал, даже рад ему; бросается на людей, сам имея при этом не ясную, но твердую цель непременно минуту спустя слететь с колокольни и тем разом разрешить все недоумения, если таковые при этом окажутся.
Я хочу
быть смелою и ничего не
бояться.
— Я действительно вчера
боялся этого, — простодушно проболтался князь (он
был очень смущен), — но сегодня я убежден, что вы…
—
Боялись? Стало
быть, уже имели основания к тому? — прищурился Лебедев.
Извинившись, князь поспешил сесть, но как-то странно робея, точно гость его
был фарфоровый, а он поминутно
боялся его разбить.
Она заговорила нетерпеливо и усиленно сурово; в первый раз она заговорила об этом «вечере». Для нее тоже мысль о гостях
была почти нестерпима; все это заметили. Может
быть, ей и ужасно хотелось бы поссориться за это с родителями, но гордость и стыдливость помешали заговорить. Князь тотчас же понял, что и она за него
боится (и не хочет признаться, что
боится), и вдруг сам испугался.
— Стало
быть, заранее
боитесь, что
будете большие жесты делать. Я бьюсь об заклад, что вы о какой-нибудь «теме» заговорите, о чем-нибудь серьезном, ученом, возвышенном? Как это
будет… прилично!
— Ну, вы сделали так, что я теперь непременно «заговорю» и даже… может
быть… и вазу разобью. Давеча я ничего не
боялся, а теперь всего
боюсь. Я непременно срежусь.
— Виноват; это тоже школьное слово; не
буду. Я очень хорошо понимаю, что вы… за меня
боитесь… (да не сердитесь же!), и я ужасно рад этому. Вы не поверите, как я теперь
боюсь и — как радуюсь вашим словам. Но весь этот страх, клянусь вам, всё это мелочь и вздор. Ей-богу, Аглая! А радость останется. Я ужасно люблю, что вы такой ребенок, такой хороший и добрый ребенок! Ах, как вы прекрасны можете
быть, Аглая!
Ганя
был смущен и потрясен, но не хотел всходить наверх и даже
боялся увидеть больного; он ломал себе руки, и в бессвязном разговоре с князем ему удалось выразиться, что вот, дескать, «такое несчастье и, как нарочно, в такое время!».
Сам он, объясняясь с Лизаветой Прокофьевной, говорил «прекрасно», как выражались потом сестры Аглаи: «Скромно, тихо, без лишних слов, без жестов, с достоинством; вошел прекрасно; одет
был превосходно», и не только не «упал на гладком полу», как
боялся накануне, но видимо произвел на всех даже приятное впечатление.
«Может, там кто-нибудь
будет у них, до девяти часов, и она опять за меня
боится, чтоб я чего при гостях не накуролесил», — выдумал он наконец и опять стал нетерпеливо ждать вечера и глядеть на часы.
Так или этак, а дело
было решительное, окончательное. Нет, князь не считал Аглаю за барышню или за пансионерку; он чувствовал теперь, что давно уже
боялся, и именно чего-нибудь в этом роде; но для чего она хочет ее видеть? Озноб проходил по всему телу его; опять он
был в лихорадке.
Он не столько свидания их обеих
боялся, не странности, не причины этого свидания, ему неизвестной, не разрешения его чем бы то ни
было, — он самой Настасьи Филипповны
боялся.
Они расстались. Евгений Павлович ушел с убеждениями странными: и, по его мнению, выходило, что князь несколько не в своем уме. И что такое значит это лицо, которого он
боится и которое так любит! И в то же время ведь он действительно, может
быть, умрет без Аглаи, так что, может
быть, Аглая никогда и не узнает, что он ее до такой степени любит! Ха-ха! И как это любить двух? Двумя разными любвями какими-нибудь? Это интересно… бедный идиот! И что с ним
будет теперь?
Но наконец Ипполит кончил следующею мыслью: «Я ведь
боюсь лишь за Аглаю Ивановну: Рогожин знает, как вы ее любите; любовь за любовь; вы у него отняли Настасью Филипповну, он убьет Аглаю Ивановну; хоть она теперь и не ваша, а все-таки ведь вам тяжело
будет, не правда ли?» Он достиг цели; князь ушел от него сам не свой.
Прежде, то
есть несколько дней назад, она, при свиданиях с ним, употребляла все усилия, чтобы развеселить его,
боялась ужасно его грустного вида: пробовала даже
петь ему; всего же чаще рассказывала ему всё, что могла запомнить смешного.
«Стало
быть, уж не
боится, как тогда, что браком с ним составит его несчастье», — думал князь.
Он побледнел, но принял известие тихо, едва слышно проговорив: «Я
боялся; но я все-таки не думал, что
будет это…», — и потом, помолчав немного, прибавил: «Впрочем… в ее состоянии… это совершенно в порядке вещей».
— Так я и порешил, чтоб ни за что, парень, и никому не отдавать! Ночью проночуем тихо. Я сегодня только на час один и из дому вышел, поутру, а то всё при ней
был. Да потом повечеру за тобой пошел.
Боюсь вот тоже еще что душно, и дух пойдет. Слышишь ты дух или нет?
— Потому оно, брат, — начал вдруг Рогожин, уложив князя на левую лучшую подушку и протянувшись сам с правой стороны, не раздеваясь и закинув обе руки за голову, — ноне жарко, и, известно, дух… Окна я отворять
боюсь; а
есть у матери горшки с цветами, много цветов, и прекрасный от них такой дух; думал перенести, да Пафнутьевна догадается, потому она любопытная.
Нина Александровна
боится за него, что он не по летам задумчив; из него, может
быть, выйдет человек хороший.
Одним словом, много
было бы чего рассказать, но Лизавета Прокофьевна, ее дочери и даже князь Щ.
были до того уже поражены всем этим «террором», что даже
боялись и упоминать об иных вещах в разговоре с Евгением Павловичем, хотя и знали, что он и без них хорошо знает историю последних увлечений Аглаи Ивановны.