Неточные совпадения
Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают с первого взгляда
в субъекте падучую болезнь.
Я и ростом мал, и одет как холуй, и стою, молчу, на нее
глаза пялю, потому стыдно, а он по всей моде,
в помаде, и завитой, румяный, галстух клетчатый, так и рассыпается, так и расшаркивается, и уж наверно она его тут вместо меня приняла!
— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вскинул на него
глаза камердинер, как бы все еще не веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить, а к тому же вам стыдно и
в мыслях это содержать. Хе… чудно-с!
— Куды!
В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно… Голова отскочит так, что и
глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели.
Но князь не успел сходить покурить.
В переднюю вдруг вошел молодой человек, с бумагами
в руках. Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил
глаза на князя.
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может быть много точек общих, но, знаете, я
в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на
глаз сортируются и ничего не могут найти…
Она была сфотографирована
в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому, темно-русые, были убраны просто, по-домашнему;
глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное.
— Удивительное лицо! — ответил князь, — и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. — Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом
глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под
глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!
Но тут-то и пригодилась Тоцкому его верность взгляда: он сумел разгадать, что Настасья Филипповна и сама отлично понимает, как безвредна она
в смысле юридическом, но что у ней совсем другое на уме и…
в сверкавших
глазах ее.
Он припоминал, впрочем, и прежде мгновения, когда иногда странные мысли приходили ему при взгляде, например, на эти
глаза: как бы предчувствовался
в них какой-то глубокий и таинственный мрак.
В крайних случаях генеральша обыкновенно чрезвычайно выкатывала
глаза и, несколько откинувшись назад корпусом, неопределенно смотрела перед собой, не говоря ни слова.
— Про-эк-за-ме-но-вать? — протянула генеральша и
в глубочайшем изумлении стала опять перекатывать
глаза с дочерей на мужа и обратно.
Крест и голова, вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и
глаз снизу, — все это можно нарисовать как бы на третьем плане,
в тумане, для аксессуара…
Генеральша несколько времени, молча и с некоторым оттенком пренебрежения, рассматривала портрет Настасьи Филипповны, который она держала пред собой
в протянутой руке, чрезвычайно и эффектно отдалив от
глаз.
— Н-нет… я… н-нет, — солгал Гаврила Ардалионович, и краска стыда залила ему лицо. Он бегло взглянул на сидевшую
в стороне Аглаю и быстро отвел
глаза. Аглая холодно, пристально, спокойно глядела на него, не отрывая
глаз, и наблюдала его смущение.
Взгляд ее серых
глаз подчас мог быть очень весел и ласков, если бы не бывал всего чаще серьезен и задумчив, иногда слишком даже, особенно
в последнее время.
Это был господин лет тридцати, не малого роста, плечистый, с огромною, курчавою, рыжеватою головой. Лицо у него было мясистое и румяное, губы толстые; нос широкий и сплюснутый,
глаза маленькие, заплывшие и насмешливые, как будто беспрерывно подмигивающие.
В целом все это представлялось довольно нахально. Одет он был грязновато.
Новый господин был высокого роста, лет пятидесяти пяти, или даже поболее, довольно тучный, с багрово-красным, мясистым и обрюзглым лицом, обрамленным густыми седыми бакенбардами,
в усах, с большими, довольно выпученными
глазами.
Глаза ее сверкнули взрывом досады, когда она его увидала; она быстро прошла
в прихожую, столкнув его с дороги плечом, и гневливо сказала, сбрасывая с себя шубу...
В таких случаях она обыкновенно переставала говорить и только молча, насмешливо смотрела на брата, не сводя с него
глаз.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и
в самом деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно, молча, ждали, до чего это дойдет;
глаза Вари сверкали, и на Нину Александровну всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет
в обморок.
— Я ведь и
в самом деле не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла на этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел, зачем это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё и с удивлением проводила ее
глазами.
— Да уж одно то заманчиво, как тут будет лгать человек. Тебе же, Ганечка, особенно опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок твой и без того всем известен. Да вы подумайте только, господа, — воскликнул вдруг
в каком-то вдохновении Фердыщенко, — подумайте только, какими
глазами мы потом друг на друга будем глядеть, завтра например, после рассказов-то!
Только смотрю, представляется что-то странное: сидит она, лицо на меня уставила,
глаза выпучила, и ни слова
в ответ, и странно, странно так смотрит, как бы качается.
—
В Екатерингоф, — отрапортовал из угла Лебедев, а Рогожин только вздрогнул и смотрел во все
глаза, как бы не веря себе. Он совсем отупел, точно от ужасного удара по голове.
— Н-нет, это, может быть, не совсем сумасшествие, — прошептал бледный как платок и дрожащий Птицын, не
в силах отвести
глаз своих от затлевшейся пачки.
Толпа расступилась пред ними на две половины, и он остался
глаз на
глаз с Настасьей Филипповной,
в трех шагах от нее расстояния.
Правда, он не мог отвести
глаз от огня, от затлевшейся пачки; но, казалось, что-то новое взошло ему
в душу; как будто он поклялся выдержать пытку; он не двигался с места; через несколько мгновений всем стало ясно, что он не пойдет за пачкой, не хочет идти.
На другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил
в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух
глаз,
в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное. К тому же князь и без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым лицом и с книгой
в руках, молодая девушка лет двадцати, вся
в трауре и с грудным ребенком на руках, тринадцатилетняя девочка, тоже
в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый, с длинными, густыми волосами, с черными большими
глазами, с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
— Пьян, вы думаете? — крикнул голос с дивана. — Ни
в одном
глазу! Так разве рюмки три, четыре, ну пять каких-нибудь есть, да это уж что ж, — дисциплина.
— Ни-ни-ни, ни
в одном
глазу!
— Знаешь, что я тебе скажу! — вдруг одушевился Рогожин, и
глаза его засверкали. — Как это ты мне так уступаешь, не понимаю? Аль уж совсем ее разлюбил? Прежде ты все-таки был
в тоске; я ведь видел. Так для чего же ты сломя-то голову сюда теперь прискакал? Из жалости? (И лицо его искривилось
в злую насмешку.) Хе-хе!
— Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведь ноне не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяных
глаз говорил, что у нас, по России, больше, чем во всех землях таких, что
в бога не веруют? «Нам, говорит,
в этом легче, чем им, потому что мы дальше их пошли…»
Он разом вспомнил и давешний Павловский воксал, и давешний Николаевский воксал, и вопрос Рогожину прямо
в лицо о
глазах, и крест Рогожина, который теперь на нем, и благословение его матери, к которой он же его сам привел, и последнее судорожное объятие, последнее отречение Рогожина, давеча, на лестнице, — и после этого всего поймать себя на беспрерывном искании чего-то кругом себя, и эта лавка, и этот предмет… что за низость!
Да, это были те самые
глаза (и
в том, что те самые, нет уже никакого теперь сомнения!), которые сверкнули на него утром,
в толпе, когда он выходил из вагона Николаевской железной дороги; те самые (совершенно те самые!), взгляд которых он поймал потом давеча, у себя за плечами, садясь на стул у Рогожина.
Рогожин давеча отрекся: он спросил с искривленною, леденящею улыбкой: «Чьи же были глаза-то?» И князю ужасно захотелось, еще недавно,
в воксале Царскосельской дороги, — когда он садился
в вагон, чтоб ехать к Аглае, и вдруг опять увидел эти
глаза, уже
в третий раз
в этот день, — подойти к Рогожину и сказать ему, «чьи это были
глаза»!
Убеждение
в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь,
в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской
в лице, — какими же
глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
Два давешних
глаза, те же самые, вдруг встретились с его взглядом. Человек, таившийся
в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к свету: он яснее хотел видеть лицо.
Глаза Рогожина засверкали, и бешеная улыбка исказила его лицо. Правая рука его поднялась, и что-то блеснуло
в ней; князь не думал ее останавливать. Он помнил только, что, кажется, крикнул...
— Вы не станете, конечно, отрицать, — начал Гаврила Ардалионович, — прямо обращаясь к слушавшему его изо всех сил Бурдовскому, выкатившему на него от удивления
глаза и, очевидно, бывшему
в сильном смятении, — вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы родились ровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей с коллежским секретарем господином Бурдовским, отцом вашим.
— Еще две минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, — с достоинством обернулась к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется, он весь
в лихорадке и просто бредит; я
в этом убеждена по его
глазам; его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы он у тебя ночевать, чтоб его
в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [Дорогой князь (фр.).] вы скучаете? — с чего-то обратилась она вдруг к князю Щ. — Поди сюда, Александра, поправь себе волосы, друг мой.
Ведь тут ничего нет смешного? — серьезно спросил он Лизавету Прокофьевну и вдруг задумался; потом чрез мгновение поднял голову и любопытно стал искать
глазами в толпе.
Вдруг Ипполит поднялся, ужасно бледный и с видом страшного, доходившего до отчаяния стыда на искаженном своем лице. Это выражалось преимущественно
в его взгляде, ненавистно и боязливо глянувшем на собрание, и
в потерянной, искривленной и ползучей усмешке на вздрагивавших губах.
Глаза он тотчас же опустил и побрел, пошатываясь и всё так же улыбаясь, к Бурдовскому и Докторенку, которые стояли у выхода с террасы; он уезжал с ними.
О, как он боялся взглянуть
в ту сторону,
в тот угол, откуда пристально смотрели на него два знакомые черные
глаза, и
в то же самое время как замирал он от счастия, что сидит здесь опять между ними, услышит знакомый голос — после того, что она ему написала.
Князь заметил, что Аглая вдруг вышла из своего места и подошла к столу. Он не смел на нее посмотреть, но он чувствовал всем существом, что
в это мгновение она на него смотрит и, может быть, смотрит грозно, что
в черных
глазах ее непременно негодование, и лицо вспыхнуло.
— Это не так надо понимать, — тихо и как бы нехотя ответил князь, продолжая смотреть
в одну точку на полу и не подымая
глаз, — надо так, чтоб и вы согласились принять от него прощение.
Казалось, она была
в последней степени негодования:
глаза ее метали искры. Князь стоял пред ней немой и безгласный и вдруг побледнел.
Очень могло быть, что это только вообразилось ему; от всего видения остались у него
в впечатлении кривая улыбка,
глаза и светло-зеленый франтовской шейный галстук, бывший на промелькнувшем господине.
Он повернул к ней голову, поглядел на нее, взглянул
в ее черные, непонятно для него сверкавшие
в эту минуту
глаза, попробовал усмехнуться ей, но вдруг, точно мгновенно забыв ее, опять отвел
глаза направо и опять стал следить за своим чрезвычайным видением.