Неточные совпадения
О драке донесут
майору; начнутся розыски, приедет сам
майор, — одним словом, всем нехорошо будет,
а потому-то драка и не допускается.
— Смотрю я на Трезорку, — рассказывал он потом арестантам, впрочем, долго спустя после своего визита к
майору, когда уже все дело было забыто, — смотрю: лежат пес на диване, на белой подушке; и ведь вижу, что воспаление, что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы пес, ей-ей говорю! да думаю про себя: «
А что, как не вылечу, как околеет?» «Нет, говорю, ваше высокоблагородие, поздно позвали; кабы вчера или третьего дня, в это же время, так вылечил бы пса;
а теперь не могу, не вылечу…»
Докладывают
майору, капитал секут, и секут больно, вино отбирается в казну, и контрабандист принимает все на себя, не выдавая антрепренера, но, заметим себе, не потому, чтоб гнушался доноса,
а единственно потому, что донос для него невыгоден: его бы все-таки высекли; всё утешение было бы в том, что их бы высекли обоих.
Тот арестант из дворян, развратный и подлый, с которым я прервал все сношения, водил дружбу с майорским денщиком Федькой и служил у него шпионом,
а тот передавал все услышанное им об арестантах
майору.
Был он из тех, которые никогда не могли разбогатеть и поправиться и которые у нас брались сторожить майданы, простаивая по целым ночам в сенях на морозе, прислушиваясь к каждому звуку на дворе на случай плац-майора, и брали за это по пяти копеек серебром чуть не за всю ночь,
а в случае просмотра теряли все и отвечали спиной.
А-в шпионил на нас по требованию
майора же,
а тот, хмельной, когда бил его по щекам, то его же ругал шпионом и доносчиком.
Случалось, и очень часто, что сейчас же после побоев
майор садился на стул и приказывал А-ву продолжать портрет.
Наш
майор, кажется, действительно верил, что А-в был замечательный художник, чуть не Брюллов, [Брюллов К. П. (1799–1852) — русский художник, выдающийся портретист.] о котором и он слышал, но все-таки считал себя вправе лупить его по щекам, потому, дескать, что теперь ты хоть и тот же художник, но каторжный, и хоть будь ты разбрюллов,
а я все-таки твой начальник,
а стало быть, что захочу, то с тобою и сделаю.
Наконец,
майор догадался, что его надувают, и, убедившись вполне, что портрет не оканчивается,
а, напротив, с каждым днем всё более и более становится на него непохожим, рассердился, исколотил художника и сослал его за наказание в острог, на черную работу.
А-в, видимо, жалел об этом, и тяжело ему было отказаться от праздных дней, от подачек с майорского стола, от друга Федьки и от всех наслаждений, которые они вдвоем изобретали себе у
майора на кухне.
По крайней мере
майор с удалением А-ва перестал преследовать М., арестанта, на которого А-в беспрерывно ему наговаривал, и вот за что: М. во время прибытия А-ва в острог был один.
Но А-в тотчас же возненавидел его именно за то, что тот был благороден, за то, что с таким ужасом смотрел на всякую низость, за то именно, что был совершенно не похож на него, и всё, что М., в прежних разговорах, передал ему об остроге и о
майоре, всё это А-в поспешил при первом случае донести
майору.
А-в был не пример: он ходил к
майору, и они сами боялись его.
Больно досталось А-ву от нашего плац-майора, когда он, фискаля ему на острог, упомянул раз имя нашего острожного цирюльника и неосторожно назвал его
майором.
«Да знаешь ли ты, подлец, что такое
майор! — кричал он с пеной у рта, по-свойски расправляясь с А-вым, — понимаешь ли ты, что такое
майор!
И вдруг какой-нибудь подлец каторжный, и сметь его звать
майором, мне в глаза, в моем присутствии!..» Только А-в мог уживаться с таким человеком.
—
А вот горох поспеет — другой год пойдет. Ну, как пришли в К-в — и посадили меня туда на малое время в острог. Смотрю: сидят со мной человек двенадцать, всё хохлов, высокие, здоровые, дюжие, точно быки. Да смирные такие: еда плохая, вертит ими ихний
майор, как его милости завгодно (Лучка нарочно перековеркал слово). Сижу день, сижу другой; вижу — трус народ. «Что ж вы, говорю, такому дураку поблажаете?» — «
А поди-кась сам с ним поговори!» — даже ухмыляются на меня. Молчу я.
— Взбудоражил, наконец, я моих хохлов, потребовали
майора.
А я еще с утра у соседа жулик [Нож. (Примеч. автора.)] спросил, взял да и спрятал, значит, на случай. Рассвирепел
майор. Едет. Ну, говорю, не трусить, хохлы!
А у них уж душа в пятки ушла; так и трясутся. Вбежал
майор; пьяный. «Кто здесь! Как здесь! Я царь, я и бог!»
«
А, так это ты, так это ты? — закричал
майор. — Бунтовщик!»
«Нет, говорю (
а сам все ближе да ближе), нет, говорю, ваше высокоблагородие, как, может, известно и ведомо вам самим, бог наш, всемогущий и вездесущий, един есть, говорю. И царь наш един, над всеми нами самим богом поставленный. Он, ваше высокоблагородие, говорю, монарх.
А вы, говорю, ваше высокоблагородие, еще только
майор — начальник наш, ваше высокоблагородие, царскою милостью, говорю, и своими заслугами».
Майор удивился; но, наконец, фыркнул от смеха, назвал его тут же в глаза дураком и пошел прочь,
а Исай Фомич еще более усилил своя крики.
Через час, когда уж он ужинал, я спросил его:
а что если б плац-майор, по глупости своей, на вас рассердился?
Но прошлого года на Рождестве
майор был не в духе: где-то проигрался, да и в остроге к тому же нашалили, вот он и запретил со зла,
а теперь, может быть, не захочет стеснять.
И вот не могу объяснить, как это случилось: тотчас же по отъезде плац-майора, каких-нибудь пять минут спустя, оказалось необыкновенно много пьяного народу,
а между тем, еще за пять минут, все были почти совершенно трезвые.
На шалости есть наказания (рассуждают такие, как наш плац-майор),
а с мошенниками-арестантами — строгость и беспрерывное, буквальное исполнение закона — вот и все, что требуется!
— Как же! Об тебе тут и речь, — замечает развязный парень из писарей. —
А ты, Квасов, скажу я тебе, большой дурак. Неужели ж ты думаешь, что такого генерала
майор задарит и что такой генерал будет нарочно из Петербурга ехать, чтоб
майора ревизовать? Глуп же ты, парень, вот что скажу.
— То-то, братцы,
а майор-то струсил: ведь с утра пьян.
В это время, как нарочно, случилась в остроге одна маленькая историйка, которая, впрочем, вовсе не взволновала
майора, как бы можно было ожидать,
а, напротив, даже доставила ему удовольствие.
Когда пал прежний Гнедко, никому и в голову не пришло, даже и
майору, обвинить в чем-нибудь Романа: воля божия, да и только,
а Роман хороший кучер.
Сошедший с ума, зачитавшийся Библии арестант, о котором я уже упоминал и который бросился с кирпичом на
майора, вероятно тоже был из отчаявшихся, из тех, кого покинула последняя надежда;
а так как совершенно без надежды жить невозможно, то он и выдумал себе исход в добровольном, почти искусственном мученичестве.
Он объявил, что он бросился на
майора без злобы,
а единственно желал принять муки.
— Они претензию показывают, разве вы не знаете? Им, разумеется, не удастся: кто поверит каторжным? Станут разыскивать зачинщиков, и если мы там будем, разумеется, на нас первых свалят обвинение в бунте. Вспомните, за что мы пришли сюда. Их просто высекут,
а нас под суд.
Майор нас всех ненавидит и рад погубить. Он нами сам оправдается.
Арестанты, которые стояли без фуражек, кажется, еще с того самого времени, как послали за
майором, теперь все выпрямились, подправились; каждый из них переступил с ноги на ногу,
а затем все так и замерли на месте, ожидая первого слова, или, лучше сказать, первого крика высшего начальства.
—
А, Прокофьев! Елкин тоже, это ты, Алмазов… Становитесь, становитесь сюда, в кучку, — говорил нам
майор каким-то уторопленным, но мягким голосом, ласково на нас поглядывая. — М-цкий, ты тоже здесь… вот и переписать. Дятлов! Сейчас же переписать всех довольных особо и всех недовольных особо, всех до единого, и бумагу ко мне. Я всех вас представлю… под суд! Я вас, мошенники!
Претензия во всяком случае вещь щекотливая, и хотя жалоба арестантов в сущности и не могла назваться претензией, потому что показывали ее не высшему начальству,
а самому же
майору, но все-таки было как-то неловко, нехорошо.
— Понимаешь ли ты, что я, я, твой начальник, призвал тебя с тем, чтоб просить у тебя прощения! Чувствуешь ли ты это? Кто ты передо мной? червяк! меньше червяка: ты арестант!
а я — божьею милостью [Буквальное выражение, впрочем в мое время употреблявшееся не одним нашим
майором,
а и многими мелкими командирами, преимущественно вышедшими из нижних чинов. (Примеч. автора.)]
майор.
Майор! понимаешь ли ты это?
После смены
майора А-в (тот, который шпионил ему на острог) остался совершенно один, без протекции.