Неточные совпадения
Дело в
том, что он встретил двух сослуживцев своих, двух молодых чиновников
того ведомства, в котором сам состоял на службе.
Дело в
том, что господину Голядкину немедленно понадобилось, для собственного же спокойствия, вероятно, сказать что-то самое интересное доктору его, Крестьяну Ивановичу.
— Буду продолжать медикаменты, как вы говорите, Крестьян Иванович, буду продолжать и в
той же аптеке брать буду… Нынче и аптекарем быть, Крестьян Иванович, уже важное
дело…
— Да, Крестьян Иванович, позвольте же мне теперь, говорю, удалиться. Да тут, чтоб уж разом двух воробьев одним камнем убить, — как срезал молодца-то на бабушках, и обращаюсь к Кларе Олсуфьевне (дело-то было третьего
дня у Олсуфья Ивановича), а она только что романс пропела чувствительный, — говорю, дескать, «чувствительно пропеть вы романсы изволили, да только слушают-то вас не от чистого сердца». И намекаю
тем ясно, понимаете, Крестьян Иванович, намекаю
тем ясно, что ищут-то теперь не в ней, а подальше…
Дело в
том, что он находится теперь в весьма странном, чтоб не сказать более, положении.
Дело-то в
том, что он до сеней и до лестницы добраться умел, по
той причине, что, дескать, почему ж не добраться, что все добираются; но далее проникнуть не смел, явно этого сделать не смел… не потому, чтоб чего-нибудь не смел, а так, потому что сам не хотел, потому что ему лучше хотелось быть втихомолочку.
Машинально осмотрелся кругом: ему пришло было на мысль как-нибудь, этак под рукой, бочком, втихомолку улизнуть от греха, этак взять — да и стушеваться,
то есть сделать так, как будто бы он ни в одном глазу, как будто бы вовсе не в нем было и
дело.
Герой наш вертелся в кружке своем и машинально, отчасти улыбаясь, что-то бормотал про себя, что, «дескать, отчего ж и нет, и что, дескать, полька, сколько ему по крайней мере кажется, танец новый и весьма интересный, созданный для утешения дам… но что если так
дело пошло,
то он, пожалуй, готов согласиться».
С неизъяснимым беспокойством начал он озираться кругом; но никого не было, ничего не случилось особенного, — а между
тем… между
тем ему показалось, что кто-то сейчас, сию минуту, стоял здесь, около него, рядом с ним, тоже облокотясь на перила набережной, и — чудное
дело! — даже что-то сказал ему, что-то скоро сказал, отрывисто, не совсем понятно, но о чем-то весьма к нему близком, до него относящемся.
«Да и кто его знает, этого запоздалого, — промелькнуло в голове господина Голядкина, — может быть, и он
то же самое, может быть, он-то тут и самое главное
дело, и не даром идет, а с целью идет, дорогу мою переходит и меня задевает».
Дело в
том, что незнакомец этот показался ему теперь как-то знакомым.
Впрочем, и опять не в
том было главное
дело, что господин Голядкин его видывал часто; да и особенного-то в этом человеке почти не было ничего, — особенного внимания решительно ничьего не возбуждал с первого взгляда этот человек.
Но и вместе с
тем все это было так странно, непонятно, дико, казалось так невозможным, что действительно трудно было веру дать всему этому
делу; господин Голядкин даже сам готов был признать все это несбыточным бредом, мгновенным расстройством воображения, отемнением ума, если б, к счастию своему, не знал по горькому житейскому опыту, до чего иногда злоба может довести человека, до чего может иногда дойти ожесточенность врага, мстящего за честь и амбицию.
Господин Голядкин поднял, наконец, глаза, и если не упал в обморок,
то единственно оттого, что уже сперва все
дело предчувствовал, что уже сперва был обо всем предуведомлен, угадав пришельца в душе.
Господин Голядкин почувствовал, что пот с него градом льется, что сбывается с ним небывалое и доселе невиданное, и по
тому самому, к довершению несчастья, неприличное, ибо господин Голядкин понимал и ощущал всю невыгоду быть в таком пасквильном
деле первым примером.
Господин Голядкин взглянул на Антона Антоновича, и так как, по всей вероятности, физиономия нашего героя вполне отзывалась его настоящим и гармонировала со всем смыслом
дела, следовательно в некотором отношении была весьма замечательна,
то добрый Антон Антонович, отложив перо в сторону, с каким-то необыкновенным участием осведомился о здоровье господина Голядкина.
— Да, Антон Антонович, я знаю, что существуют такие поветрия… Я, Антон Антонович, не оттого, — продолжал господин Голядкин, пристально вглядываясь в Антона Антоновича, — я, видите ли, Антон Антонович, даже не знаю, как вам,
то есть я хочу сказать, с которой стороны за это
дело приняться, Антон Антонович…
— Да-с, не из здешних мест. А, и в самом
деле, как же это чудно, — продолжал словоохотливый Антон Антонович, которому поболтать о чем-нибудь было истинным праздником, — действительно способно завлечь любопытство; и ведь как часто мимо пройдешь, заденешь, толкнешь его, а не заметишь. Впрочем, вы не смущайтесь. Это бывает. Это, знаете ли — вот я вам расскажу,
то же самое случилось с моей тетушкой с матерней стороны; она тоже перед смертию себя вдвойне видела…
— Ну-с, от кого же-с…
то есть я хочу сказать, кто тут именно в это срамное
дело руку свою замешал?
Ему даже пришло было в голову самому как-нибудь подбиться к чиновникам, забежать вперед зайцем, даже (там как-нибудь при выходе из должности или подойдя как будто бы за
делами) между разговором, и намекнуть, что вот, дескать, господа, так и так, вот такое-то сходство разительное, обстоятельство странное, комедия пасквильная, —
то есть подтрунить самому над всем этим, да и зондировать таким образом глубину опасности.
Дело шло о службе где-то в палате в губернии, о прокурорах и председателях, о кое-каких канцелярских интригах, о разврате души одного из повытчиков, о ревизоре, о внезапной перемене начальства, о
том, как господин Голядкин-второй пострадал совершенно безвинно; о престарелой тетушке его, Пелагее Семеновне; о
том, как он, по разным интригам врагов своих, места лишился и пешком пришел в Петербург; о
том, как он маялся и горе мыкал здесь, в Петербурге, как бесплодно долгое время места искал, прожился, исхарчился, жил чуть не на улице, ел черствый хлеб и запивал его слезами своими, спал на голом полу и, наконец, как кто-то из добрых людей взялся хлопотать о нем, рекомендовал и великодушно к новому месту пристроил.
Дело в
том, что господин Голядкин забывал последние сомнения свои, разрешил свое сердце на свободу и радость и, наконец, мысленно сам себя пожаловал в дураки.
— Что же это за ветры такие здесь подувают и что означает этот новый крючок?» В
то самое время, как потерянный и полуубитый герой наш готовился было разрешить этот новый вопрос, в соседней комнате послышался шум, обнаружилось какое-то деловое движение, дверь отворилась, и Андрей Филиппович, только что перед
тем отлучившийся по
делам в кабинет его превосходительства, запыхавшись, появился в дверях и кликнул господина Голядкина.
Дело в
том, что работа его (как он после узнал) почти превзошла ожидания его превосходительства и поспела действительно к сроку и вовремя.
Это, вероятно, как-нибудь там померещилось, или вышло что-нибудь другое, а не
то, что действительно было; или, верно, это я сам ходил… и себя как-нибудь там принял совсем за другого… одним словом, это совершенно невозможное
дело».
Теперь
дело шло не о пассивной обороне какой-нибудь: пахнуло решительным, наступательным, и кто видел господина Голядкина в
ту минуту, как он, краснея и едва сдерживая волнение свое, кольнул пером в чернильницу и с какой яростью принялся строчить на бумаге,
тот мог уже заранее решить, что
дело так не пройдет и простым каким-нибудь бабьим образом не может окончиться.
Господин Голядкин взял шляпу, хотел было мимоходом маленько оправдаться в глазах Петрушки, чтоб не подумал чего Петрушка особенного, — что вот, дескать, такое-то обстоятельство, что вот шляпу позабыл и т. д., — но так как Петрушка и глядеть не хотел и тотчас ушел,
то и господин Голядкин без дальнейших объяснений надел свою шляпу, сбежал с лестницы и, приговаривая, что все, может быть, к лучшему будет и что
дело устроится как-нибудь, хотя чувствовал, между прочим, даже у себя в пятках озноб, вышел на улицу, нанял извозчика и полетел к Андрею Филипповичу.
Дело-то такое мизерное, да оно, наконец, и действительно мизерное, плевое,
то есть почти плевое
дело… ведь вот оно, как это все, обстоятельство-то…» Вдруг господин Голядкин дернул за колокольчик; колокольчик зазвенел, изнутри послышались чьи-то шаги…
«Петрушка придет еще через час, — думал он, — можно ключ отдать дворнику, а сам я покамест и
того… исследую
дело, по своей части исследую
дело».
А вот я лучше теперь
того… и собственнолично исследую
дело».
Поведение Петрушки, намеки его весьма странные, хотя и отдаленные, на которые сердиться, следственно, нечего было,
тем более что пьяный человек говорил, и, наконец, весь злокачественный оборот, принимаемый
делом, — все это потрясло до основания Голядкина.
Но всего более бесило и раздражало господина Голядкина
то, что как тут, и непременно в такую минуту, звали ль, не звали ль его, являлось известное безобразием и пасквильностью своего направления лицо, и тоже, несмотря на
то что уже, кажется,
дело было известное, — тоже туда же бормотало с неблагопристойной улыбочкой, что, «дескать, что уж тут твердость характера! какая, дескать, у нас с тобой, Яков Петрович, будет твердость характера!..».
Если только с этой стороны на
дело взглянуть,
то все это и будет вот именно так! и появление мерзавца тоже теперь вполне объясняется: это все одно к одному.
Дело в
том, что герой наш старался теперь проникнуть в физиономию Остафьева, прочесть на ней кое-что, не таится ли чего-нибудь.
И действительно, как будто что-то такое таилось;
дело в
том, что Остафьев становился все как-то грубее и суше и не с таким уже участием, как с начала разговора, входил теперь в интересы господина Голядкина.
— А я тебя поблагодарю, милый мой! — кричал господин Голядкин вслед освободившемуся, наконец, Писаренке… «Шельмец, кажется, грубее стал после, — подумал герой наш, украдкой выходя из-за печки. — Тут еще есть крючок. Это ясно… Сначала было и
того, и сего… Впрочем, он и действительно торопился; может быть,
дела там много. И его превосходительство два раза ходили по отделению… По какому бы это случаю было?.. Ух! да ну, ничего! оно, впрочем, и ничего, может быть, а вот мы теперь и посмотрим…»
Дело в
том, что его превосходительство остановился внизу лестницы, в ожидании своего почему-то замешкавшегося экипажа, и вел весьма интересный разговор с двумя советниками и с Андреем Филипповичем.
«К лучшему — не к лучшему, — думал господин Голядкин, почти задыхаясь от скорого бега, — но что
дело проиграно, так в
том теперь и сомнения малейшего нет; что пропал я совсем, так уж это известно, определено, решено и подписано».
Замечая же, что господин Голядкин-старший вовсе не так глуп и вовсе не до
того лишен образованности и манер хорошего тона, чтоб сразу поверить ему, неблагородный человек решился переменить свою тактику и повести
дела на открытую ногу.
— Это речь врагов моих, — ответил он, наконец, благоразумно сдерживая себя, трепещущим голосом. В
то же самое время герой наш с беспокойством оглянулся на дверь.
Дело в
том, что господин Голядкин-младший был, по-видимому, в превосходном расположении духа и в готовности пуститься на разные шуточки, не позволительные в общественном месте и, вообще говоря, не допускаемые законами света, и преимущественно в обществе высокого тона.
Еще скажу, Яков Петрович, если так судить, если с благородной и высокой точки зрения на
дело смотреть,
то смело скажу, без ложного стыда скажу, Яков Петрович, мне даже приятно будет открыть, что я заблуждался, мне даже приятно будет сознаться в
том.
Но вдруг, и почти в
то самое мгновение, как герой наш заключал это все, какой-то неосторожный толчок переменил весь смысл
дела.
Поняв все это, он до
того сконфузился, что принужден был полезть в карман за платком своим, вероятно чтобы что-нибудь сделать и так не стоять; но, к неописанному своему и всех окружавших его изумлению, вынул вместо платка стклянку с каким-то лекарством,
дня четыре
тому назад прописанным Крестьяном Ивановичем.
Тебя покамест не нужно, а между
тем дело, может быть, и уладится к лучшему», — пробормотал господин Голядкин Петрушке, встретив его на лестнице; потом выбежал на двор и вон из дому; сердце его замирало; он еще не решался…
Оно бы вот как все сделалось: я бы тут и
того — дескать, так и так, а мне, сударь мой, с позволения сказать, ни туда ни сюда; дескать,
дела так не делаются; дескать, сударь вы мой, милостивый мой государь,
дела так не делаются, и самозванством у нас не возьмешь; самозванец, сударь вы мой, человек,
того, — бесполезный и пользы отечеству не приносящий.
— Ну, хорошо, хорошо; ступайте с богом. Я порассмотрю ваше
дело, а вас велю проводить… — Тут генерал взглянул на незнакомца с густыми бакенбардами.
Тот, в знак согласия, кивнул головою.
Дело в
том, что и теперь господин Голядкин стоял и выжидал уже целые два часа на дворе Олсуфья Ивановича.
Конечно, на дворе ходило много посторонних людей, форейторов, кучеров; к
тому же стучали колеса и фыркали лошади и т. д.; но все-таки место было удобное: заметят ли, не заметят ли, а теперь по крайней мере выгода
та, что
дело происходит некоторым образом в тени и господина Голядкина не видит никто; сам же он мог видеть решительно все.
— Ведь я его нанял же на вечер, ведь я
того… в своем праве теперь… вот оно как! на вечер нанял, так и
дело с концом.
Да, во-первых, позвольте сказать вам по-дружески, что
дела так не делаются, а во-вторых, и вас, да и родителей-то ваших посек бы препорядочно за
то, что французские-то книжки вам давали читать; ибо французские книжки добру не научат.