Так как, с своей стороны,
господин Голядкин почти всегда как-то некстати опадал и терялся в те мгновения, в которые случалось ему абордировать [Абордировать (франц. aborder) — подступать вплотную.] кого-нибудь ради собственных делишек своих, то и теперь, не приготовив первой фразы,
бывшей для него в таких случаях настоящим камнем преткновения, сконфузился препорядочно, что-то пробормотал, — впрочем, кажется, извинение, — и, не зная, что далее делать, взял стул и сел.
Цитировав, как уже сказано было, весьма кстати фразу
бывшего французского министра Виллеля,
господин Голядкин тут же, неизвестно почему, припомнил и о
бывшем турецком визире Марцимирисе, равно как и о прекрасной маркграфине Луизе, историю которых читал он тоже когда-то в книжке.
То грезилось
господину Голядкину, что находится он в одной прекрасной компании, известной своим остроумием и благородным тоном всех лиц, ее составляющих; что
господин Голядкин в свою очередь отличился в отношении любезности и остроумия, что все его полюбили, даже некоторые из врагов его,
бывших тут же, его полюбили, что очень приятно было
господину Голядкину; что все ему отдали первенство и что, наконец, сам
господин Голядкин с приятностью подслушал, как хозяин тут же, отведя в сторону кой-кого из гостей, похвалил
господина Голядкина… и вдруг, ни с того ни с сего, опять явилось известное своею неблагонамеренностью и зверскими побуждениями лицо, в виде
господина Голядкина-младшего, и тут же, сразу, в один миг, одним появлением своим, Голядкин-младший разрушал все торжество и всю славу
господина Голядкина-старшего, затмил собою Голядкина-старшего, втоптал в грязь Голядкина-старшего и, наконец, ясно доказал, что Голядкин-старший и вместе с тем настоящий — вовсе не настоящий, а поддельный, а что он настоящий, что, наконец, Голядкин-старший вовсе не то, чем он кажется, а такой-то и сякой-то и, следовательно, не должен и не имеет права принадлежать к обществу людей благонамеренных и хорошего тона.