Неточные совпадения
Начальство и суд не могли не дать хода делу, но приостановились и они: хотя представленные вещи и письма и заставили размышлять, но решено
было и тут, что если сии документы и оказались бы верными, то все же окончательное
обвинение не могло бы
быть произнесено на основании только сих документов.
А вслед за сим на новопреставившегося старца посыпались уже осуждения и самые даже
обвинения: «Несправедливо учил; учил, что жизнь
есть великая радость, а не смирение слезное», — говорили одни, из наиболее бестолковых.
Это он не раз уже делал прежде и не брезгал делать, так что даже в классе у них разнеслось
было раз, что Красоткин у себя дома играет с маленькими жильцами своими в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это
обвинение, выставив на вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно
было бы позорно играть «в наш век» в лошадки, но что он делает это для «пузырей», потому что их любит, а в чувствах его никто не смеет у него спрашивать отчета.
Но еще прежде Катерины Ивановны спрошен
был Алеша, который вдруг припомнил один факт, имевший вид даже как будто положительного уже свидетельства против одного важнейшего пункта
обвинения.
Правда, вместе с окончательным решением подсудимому должно же
было прийти в голову опасение, что он слишком много накричал по городу предварительно и что это может весьма послужить к его уличению и его
обвинению, когда он исполнит задуманное.
Да и не подозрение только — какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих, в каком он
был состоянии духа, в состоянии, нам известном по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть дом и войти!“ Здесь по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на время свое
обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.
— Первый крикнувший, что убил Смердяков,
был сам подсудимый в минуту своего ареста, и, однако, не представивший с самого первого крика своего и до самой сей минуты суда ни единого факта в подтверждение своего
обвинения — и не только факта, но даже сколько-нибудь сообразного с человеческим смыслом намека на какой-нибудь факт.
Вот, вот, стало
быть, откуда произошло это «хитрое» и колоссальное
обвинение на несчастного, вчера покончившего с собой идиота!
И вот, захватив пакет, которого он прежде никогда не видал, он и рвет обложку, чтоб удостовериться,
есть ли деньги, затем бежит с деньгами в кармане, даже и подумать забыв, что оставляет на полу колоссальнейшее на себя
обвинение в виде разорванной обложки.
Речь его можно
было бы разделить на две половины: первая половина — это критика, это опровержение
обвинения, иногда злое и саркастическое.
«Господа присяжные заседатели, — приступил защитник, — в настоящем деле всякого свежего и непредубежденного человека поражает одна характернейшая особенность, а именно:
обвинение в грабеже и в то же время совершенная невозможность фактически указать на то: что именно
было ограблено?
Итак, единственно только этот разорванный клочок бумаги с надписью, даже по признанию самого обвинителя, и послужил к
обвинению подсудимого в грабеже, „иначе-де не узнал бы никто, что
был грабеж, а может
быть, что
были и деньги“.
Но ведь если хоть что-нибудь подобное могло иметь место, то ведь тогда
обвинение в грабеже само собою уничтожается: не
было денег, не
было, стало
быть, и грабежа.
И заметьте, ведь уничтожься только это одно предположение, то
есть что спрятано в Мокром, — и все
обвинение в грабеже взлетает на воздух, ибо где же, куда же девались тогда эти полторы тысячи?
Этими двумя словечками: коли
был, так уж непременно и значит, все исчерпывается, все
обвинение — «
был, так и значит».
Здоровьем он
был слаб, это правда, но характером, но сердцем — о нет, это вовсе не столь слабый
был человек, как заключило о нем
обвинение.
Я ни на йоту не отступаю от сказанного мною сейчас, но уж пусть, так и
быть, пусть на минуту и я соглашусь с
обвинением, что несчастный клиент мой обагрил свои руки в крови отца.
Будь простое убийство, и вы при ничтожности, при бездоказательности, при фантастичности фактов, если рассматривать каждый из них в отдельности, а не в совокупности, — отвергли бы
обвинение, по крайней мере усумнились бы губить судьбу человека по одному лишь предубеждению против него, которое, увы, он так заслужил!
Изо всех сил настаиваю — не за деньгами он прибежал в ту минуту:
обвинение в грабеже
есть нелепость, как я уже и изложил прежде.
И клянусь:
обвинением вашим вы только облегчите его, совесть его облегчите, он
будет проклинать пролитую им кровь, а не сожалеть о ней.
Насчет же «Христова лжеподобия» и того, что он не удостоил назвать Христа Богом, а назвал лишь «распятым человеколюбцем», что «противно-де православию и не могло
быть высказано с трибуны истины и здравых понятий», — Фетюкович намекнул на «инсинуацию» и на то, что, собираясь сюда, он по крайней мере рассчитывал, что здешняя трибуна обеспечена от
обвинений, «опасных для моей личности как гражданина и верноподданного…» Но при этих словах председатель осадил и его, и Фетюкович, поклонясь, закончил свой ответ, провожаемый всеобщим одобрительным говором залы.
Неточные совпадения
Развод, подробности которого он уже знал, теперь казался ему невозможным, потому что чувство собственного достоинства и уважение к религии не позволяли ему принять на себя
обвинение в фиктивном прелюбодеянии и еще менее допустить, чтобы жена, прощенная и любимая им,
была уличена и опозорена.
Оставаться с таким несправедливым
обвинением было мучительно, но, оправдавшись, сделать ей больно
было еще хуже.
Но нет, не патриотизм и не первое чувство
суть причины
обвинений, другое скрывается под ними.
Извольте видеть-с: если б я не
был так уверен, то уж, разумеется, при моей опытности, не рискнул бы так прямо вас обвинить; ибо за подобное, прямое и гласное, но ложное или даже только ошибочное
обвинение я, в некотором смысле, сам отвечаю.
Может
быть, он бы с удовольствием бросил все и ушел, но в настоящую минуту это
было почти невозможно; это значило прямо сознаться в справедливости взводимых на него
обвинений и в том, что он действительно оклеветал Софью Семеновну.