Неточные совпадения
Ей, может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность,
пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших и насмешливейших
людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда как он был только злой шут, и больше ничего.
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро
пошли в ход, и уж в этом одном молодой
человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы о переводах с французского или о переписке.
Они вышли из врат и направились лесом. Помещик Максимов,
человек лет шестидесяти, не то что
шел, а, лучше сказать, почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным почти любопытством. В глазах его было что-то лупоглазое.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно
пошел бы на крест за
людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта.
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще
идя сюда! — воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании и тоже вскочив с места. — Простите, преподобный отец, — обратился он к старцу, — я
человек необразованный и даже не знаю, как вас именовать, но вас обманули, а вы слишком были добры, позволив нам у вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж его расчет. У него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь знаю для чего…
Тут влюбится
человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст за нее собственных детей, продаст отца и мать, Россию и отечество; будучи честен,
пойдет и украдет; будучи кроток — зарежет, будучи верен — изменит.
И вот слышу, ты
идешь, — Господи, точно слетело что на меня вдруг: да ведь есть же, стало быть,
человек, которого и я люблю, ведь вот он, вот тот человечек, братишка мой милый, кого я всех больше на свете люблю и кого я единственно люблю!
Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь
идти в мир и
идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для
человека и для человеческого общества невыносимее свободы!
Ты возразил, что
человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все
пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
С хлебом тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб, и
человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо тебя — о, тогда он даже бросит хлеб твой и
пойдет за тем, который обольстит его совесть.
Ты возжелал свободной любви
человека, чтобы свободно
пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою.
И вот, убедясь в этом, он видит, что надо
идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести
людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми.
Левый чуть прищуренный глазок его мигал и усмехался, точно выговаривая: «Чего
идешь, не пройдешь, видишь, что обоим нам, умным
людям, переговорить есть чего».
— Эх, одолжи отца, припомню! Без сердца вы все, вот что! Чего тебе день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то дня. Я Алешку
послал бы, да ведь что Алешка в этих делах? Я ведь единственно потому, что ты умный
человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а глаз имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет
человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
Господи,
пошли мир и свет твоим
людям!
«Матушка, кровинушка ты моя, воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого
люди, а если б узнали — сейчас был бы рай!» «Господи, да неужто же и это неправда, — плачу я и думаю, — воистину я за всех, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете
людей!» И представилась мне вдруг вся правда, во всем просвещении своем: что я
иду делать?
Иду убивать
человека доброго, умного, благородного, ни в чем предо мной не повинного, а супругу его тем навеки счастья лишу, измучаю и убью.
«
Слава Богу, кричу, не убили
человека!» — да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх, в лес и пустил: «Туда, кричу, тебе и дорога!» Оборотился к противнику: «Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого
человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил.
—
Идите, — говорю, — объявите
людям. Все минется, одна правда останется. Дети поймут, когда вырастут, сколько в великой решимости вашей было великодушия.
А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности
людей и воистину встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда
пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумал?
Если же злодейство
людей возмутит тебя негодованием и скорбью уже необоримою, даже до желания отомщения злодеям, то более всего страшись сего чувства; тотчас же
иди и ищи себе мук так, как бы сам был виновен в сем злодействе
людей.
Гнусный омут, в котором он завяз сам своей волей, слишком тяготил его, и он, как и очень многие в таких случаях, всего более верил в перемену места: только бы не эти
люди, только бы не эти обстоятельства, только бы улететь из этого проклятого места и — все возродится,
пойдет по-новому!
«Пусть уж лучше я пред тем, убитым и ограбленным, убийцей и вором выйду и пред всеми
людьми, и в Сибирь
пойду, чем если Катя вправе будет сказать, что я ей изменил, и у нее же деньги украл, и на ее же деньги с Грушенькой убежал добродетельную жизнь начинать!
— Видите, сударь, нам такие дела несподручны, — медленно промолвил старик, — суды
пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите, тут есть один
человек, вот к нему обратитесь…
Может быть, подивятся тому, что если была такая уверенность, то почему же он заранее не
пошел сюда, так сказать в свое общество, а направился к Самсонову,
человеку склада чужого, с которым он даже и не знал, как говорить.
И важно, пыхтя от негодования и амбиции, прошел в дверь.
Человек был с характером: он еще после всего происшедшего не терял надежды, что пани
пойдет за ним, — до того ценил себя. Митя прихлопнул за ним дверь.
А я
пойду прощения просить: «Простите, добрые
люди, бабу глупую, вот что».
Тут, конечно, прямо представляется, что в решении молодого
человека идти ночью, почти в одиннадцать часов, в дом к совершенно незнакомой ему светской барыне, поднять ее, может быть, с постели, с тем чтобы задать ей удивительный по своей обстановке вопрос, заключалось, может быть, гораздо еще больше шансов произвести скандал, чем
идти к Федору Павловичу.
— Именно не заметил, это вы прекрасно, прокурор, — одобрил вдруг и Митя. Но далее
пошла история внезапного решения Мити «устраниться» и «пропустить счастливых мимо себя». И он уже никак не мог, как давеча, решиться вновь разоблачать свое сердце и рассказывать про «царицу души своей». Ему претило пред этими холодными, «впивающимися в него, как клопы»,
людьми. А потому на повторенные вопросы заявил кратко и резко...
И вот вчера только я решился сорвать мою ладонку с шеи,
идя от Фени к Перхотину, а до той минуты не решался, и только что сорвал, в ту же минуту стал уже окончательный и бесспорный вор, вор и бесчестный
человек на всю жизнь.
— Сказала тебе, что твоя, и буду твоя,
пойду с тобой навек, куда бы тебя ни решили. Прощай, безвинно погубивший себя
человек!
Утром я
послала письмо к одному
человеку, чтобы непременно пришел ко мне.
— Ракитин знает. Много знает Ракитин, черт его дери! В монахи не
пойдет. В Петербург собирается. Там, говорит, в отделение критики, но с благородством направления. Что ж, может пользу принесть и карьеру устроить. Ух, карьеру они мастера! Черт с эфикой! Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий ты
человек! Я тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце на тебя, вот что. Какой там был Карл Бернар?
Новый
человек пойдет, это-то я понимаю…
Завтра буду доставать у всех
людей, а не достану у
людей, то даю тебе честное слово,
пойду к отцу и проломлю ему голову и возьму у него под подушкой, только бы уехал Иван.
Поколь, дескать, я ношу на себе эти деньги — „я подлец, но не вор“, ибо всегда могу
пойти к оскорбленной мною невесте и, выложив пред нею эту половину всей обманно присвоенной от нее суммы, всегда могу ей сказать: „Видишь, я прокутил половину твоих денег и доказал тем, что я слабый и безнравственный
человек и, если хочешь, подлец (я выражаюсь языком самого подсудимого), но хоть и подлец, а не вор, ибо если бы был вором, то не принес бы тебе этой половины оставшихся денег, а присвоил бы и ее, как и первую половину“.
А между тем ведь дело
идет о жизни и смерти, о судьбе
человека.