Закипела во мне злость, захотелось подлейшую, поросячью, купеческую штучку выкинуть: поглядеть это на нее с насмешкой, и тут же, пока стоит
перед тобой, и огорошить ее с интонацией, с какою только купчик умеет сказать...
Неточные совпадения
— А чего
ты весь трясешься? Знаешь
ты штуку? Пусть он и честный человек, Митенька-то (он глуп, но честен); но он — сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя суть. Это отец ему
передал свое подлое сладострастие. Ведь я только на
тебя, Алеша, дивлюсь: как это
ты девственник? Ведь и
ты Карамазов! Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят… с ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а
ты, пожалуй, четвертый.
— Я, кажется, все понял из давешних восклицаний и кой из чего прежнего. Дмитрий, наверно, просил
тебя сходить к ней и
передать, что он… ну… ну, одним словом, «откланивается»?
Тебя предупреждали, — говорит он ему, —
ты не имел недостатка в предупреждениях и указаниях, но
ты не послушал предупреждений,
ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя,
ты передал дело нам.
Говорю
тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы
передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается.
— Алешечка, поклонись своему братцу Митеньке, да скажи ему, чтобы не поминал меня, злодейку свою, лихом. Да
передай ему тоже моими словами: «Подлецу досталась Грушенька, а не
тебе, благородному!» Да прибавь ему тоже, что любила его Грушенька один часок времени, только один часок всего и любила — так чтоб он этот часок всю жизнь свою отселева помнил, так, дескать, Грушенька на всю жизнь
тебе заказала!..
— Дмитрий Федорович, слушай, батюшка, — начал, обращаясь к Мите, Михаил Макарович, и все взволнованное лицо его выражало горячее отеческое почти сострадание к несчастному, — я твою Аграфену Александровну отвел вниз сам и
передал хозяйским дочерям, и с ней там теперь безотлучно этот старичок Максимов, и я ее уговорил, слышь
ты? — уговорил и успокоил, внушил, что
тебе надо же оправдаться, так чтоб она не мешала, чтоб не нагоняла на
тебя тоски, не то
ты можешь смутиться и на себя неправильно показать, понимаешь?
— Отнюдь, никому, а главное,
тебе:
тебе ни за что! Боится, верно, что
ты как совесть предо мной станешь. Не говори ему, что я
тебе передал. Ух, не говори!
— Что
ты, Иван, что
ты? — горестно и горячо заступился Алеша. — Это ребенок,
ты обижаешь ребенка! Она больна, она сама очень больна, она тоже, может быть, с ума сходит… Я не мог
тебе не
передать ее письма… Я, напротив, от
тебя хотел что услышать… чтобы спасти ее.
Вот его за это и присудили… то есть, видишь,
ты меня извини, я ведь
передаю сам, что слышал, это только легенда… присудили, видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров (у нас ведь теперь на километры), и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские двери и все простят…
— Приду к
тебе перед вечером! — крикнул Алеша и побежал за Катей. Он нагнал ее уже вне больничной ограды. Она шла скоро, спешила, но как только нагнал ее Алеша, быстро проговорила ему...
Татьяна, милая Татьяна! // С тобой теперь я слезы лью; // Ты в руки модного тирана // Уж отдала судьбу свою. // Погибнешь, милая; но прежде // Ты в ослепительной надежде // Блаженство темное зовешь, // Ты негу жизни узнаешь, // Ты пьешь волшебный яд желаний, // Тебя преследуют мечты: // Везде воображаешь ты // Приюты счастливых свиданий; // Везде, везде
перед тобой // Твой искуситель роковой.
Неточные совпадения
Довольны наши странники, // То рожью, то пшеницею, // То ячменем идут. // Пшеница их не радует: //
Ты тем
перед крестьянином, // Пшеница, провинилася, // Что кормишь
ты по выбору, // Зато не налюбуются // На рожь, что кормит всех.
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и не подумаешь, // Как много люди Божии // Побились над
тобой, // Покамест
ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И стало
перед пахарем, // Как войско пред царем! // Не столько росы теплые, // Как пот с лица крестьянского // Увлажили
тебя!..»
Гляжу: могилка прибрана, // На деревянном крестике // Складная золоченая // Икона.
Перед ней // Я старца распростертого // Увидела. «Савельюшка! // Откуда
ты взялся?»
«Уйди!..» — вдруг закричала я, // Увидела я дедушку: // В очках, с раскрытой книгою // Стоял он
перед гробиком, // Над Демою читал. // Я старика столетнего // Звала клейменым, каторжным. // Гневна, грозна, кричала я: // «Уйди! убил
ты Демушку! // Будь проклят
ты… уйди!..»
— Куда
ты девал нашего батюшку? — завопило разозленное до неистовства сонмище, когда помощник градоначальника предстал
перед ним.