Неточные совпадения
Взял он эту вторую супругу свою, тоже очень молоденькую особу, Софью Ивановну, из другой губернии, в которую заехал по
одному мелкоподрядному
делу, с каким-то жидком в компании.
Федор Павлович, сообразив все
дело, нашел, что оно
дело хорошее, и в формальном согласии своем насчет воспитания детей у генеральши не отказал потом ни в
одном пункте.
Только впоследствии объяснилось, что Иван Федорович приезжал отчасти по просьбе и по
делам своего старшего брата, Дмитрия Федоровича, которого в первый раз отроду узнал и увидал тоже почти в это же самое время, в этот самый приезд, но с которым, однако же, по
одному важному случаю, касавшемуся более Дмитрия Федоровича, вступил еще до приезда своего из Москвы в переписку.
Передал только накануне назначенного
дня чрез
одного знакомого брату Дмитрию, что очень любит его и ждет от него исполнения обещанного.
Только Петруша Калганов вынул из портмоне гривенник и, заторопившись и сконфузившись бог знает отчего, поскорее сунул
одной бабе, быстро проговорив: «
Разделить поровну».
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух
дней не в состоянии прожить ни с кем в
одной комнате, о чем знаю из опыта.
Не далее как
дней пять тому назад, в
одном здешнем, по преимуществу дамском, обществе он торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие.
Важный и величественный Григорий обдумывал все свои
дела и заботы всегда
один, так что Марфа Игнатьевна раз навсегда давно уже поняла, что в советах ее он совсем не нуждается.
— Нет, не далеко, — с жаром проговорил Алеша. (Видимо, эта мысль давно уже в нем была.) — Всё
одни и те же ступеньки. Я на самой низшей, а ты вверху, где-нибудь на тринадцатой. Я так смотрю на это
дело, но это всё
одно и то же, совершенно однородное. Кто ступил на нижнюю ступеньку, тот все равно непременно вступит и на верхнюю.
Кроме
одного, вправду, случая: на другой
день после ее посещения прошмыгнула ко мне их горничная и, ни слова не говоря, пакет передала.
И вот пред отъездом только, в самый тот
день, когда уехали (я их не видал и не провожал), получаю крошечный пакетик, синенький, кружевная бумажка, а на ней
одна только строчка карандашом: «Я вам напишу, ждите.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об
одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот
день газете.
— Слава Богу, наконец-то и вы! Я
одного только вас и молила у Бога весь
день! Садитесь.
Дело состояло в том, что вчера между верующими простонародными женщинами, приходившими поклониться старцу и благословиться у него, была
одна городская старушка, Прохоровна, унтер-офицерская вдова.
Дело в том, что тут для Алеши разрешалось теперь
одно из его сомнений,
одна беспокойная загадка, с некоторого времени его мучившая.
— Я имею к вам
одну большую просьбу, Алексей Федорович, — начала она, прямо обращаясь к Алеше по-видимому спокойным и ровным голосом, точно и в самом
деле ничего сейчас не случилось.
— Я и сам к вам имею
одно чрезвычайное
дело… — заметил Алеша, — и только не знаю, как мне начать.
Уж по
одним вопросам этим, лишь по чуду их появления, можно понимать, что имеешь
дело не с человеческим текущим умом, а с вековечным и абсолютным.
— Да стой, стой, — смеялся Иван, — как ты разгорячился. Фантазия, говоришь ты, пусть! Конечно, фантазия. Но позволь, однако: неужели ты в самом
деле думаешь, что все это католическое движение последних веков есть и в самом
деле одно лишь желание власти для
одних только грязных благ? Уж не отец ли Паисий так тебя учит?
Мало того: довольно и
одного такого, стоящего во главе, чтобы нашлась наконец настоящая руководящая идея всего римского
дела со всеми его армиями и иезуитами, высшая идея этого
дела.
— Длинный припадок такой-с, чрезвычайно длинный-с. Несколько часов-с али, пожалуй,
день и другой продолжается-с. Раз со мной продолжалось это
дня три, упал я с чердака тогда. Перестанет бить, а потом зачнет опять; и я все три
дня не мог в разум войти. За Герценштубе, за здешним доктором, тогда Федор Павлович посылали-с, так тот льду к темени прикладывал да еще
одно средство употребил… Помереть бы мог-с.
Но Григорий Васильевич не приходит-с, потому служу им теперь в комнатах
один я-с — так они сами определили с той самой минуты, как начали эту затею с Аграфеной Александровной, а на ночь так и я теперь, по ихнему распоряжению, удаляюсь и ночую во флигеле, с тем чтобы до полночи мне не спать, а дежурить, вставать и двор обходить, и ждать, когда Аграфена Александровна придут-с, так как они вот уже несколько
дней ее ждут, словно как помешанные.
Старик выслушал сообщение без малейшего удивления, пренеприлично позабыв поскорбеть об отъезде сынка; вместо того вдруг чрезвычайно захлопотал, вспомнив как раз кстати
одно насущное собственное
дело.
Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным трудом добытых. Старец послал Порфирия еще с вечера к
одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что
дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
Да и не хоромы же строить для сего
дела, а просто к себе в избу прими; не страшись, не изгадят они твою избу, ведь всего-то на час
один собираешь.
Библию же
одну никогда почти в то время не развертывал, но никогда и не расставался с нею, а возил ее повсюду с собой: воистину берег эту книгу, сам того не ведая, «на
день и час, на месяц и год».
Выждал я время и раз в большом обществе удалось мне вдруг «соперника» моего оскорбить будто бы из-за самой посторонней причины, подсмеяться над
одним мнением его об
одном важном тогда событии — в двадцать шестом году
дело было — и подсмеяться, говорили люди, удалось остроумно и ловко.
А надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на другую и нанял у
одной старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия в тот же
день, как с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего
дела.
Долго я ему не верил, да и не в
один раз поверил, а лишь после того, как он три
дня ходил ко мне и все мне в подробности рассказал.
«Господи! — мыслю про себя, — о почтении людей думает в такую минуту!» И до того жалко мне стало его тогда, что, кажись, сам бы
разделил его участь, лишь бы облегчить его. Вижу, он как исступленный. Ужаснулся я, поняв уже не умом
одним, а живою душой, чего стоит такая решимость.
Но смущение все же было, все же произошло и было столь мучительно, что даже и потом, уже долго спустя, Алеша считал этот горестный
день одним из самых тягостных и роковых
дней своей жизни.
Веришь ли тому: никто-то здесь не смеет сказать и подумать, чтоб к Аграфене Александровне за худым этим
делом прийти; старик
один только тут у меня, связана я ему и продана, сатана нас венчал, зато из других — никто.
— Веселимся, — продолжает сухенький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по
одной только маленькой луковке… Что наши
дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий,
дело свое!.. А видишь ли солнце наше, видишь ли ты его?
Он же в эти два
дня буквально метался во все стороны, «борясь с своею судьбой и спасая себя», как он потом выразился, и даже на несколько часов слетал по
одному горячему
делу вон из города, несмотря на то, что страшно было ему уезжать, оставляя Грушеньку хоть на минутку без глаза над нею.
Тогда Митя, все это предвидевший и нарочно на сей случай захвативший с собой бумагу и карандаш, четко написал на клочке бумаги
одну строчку: «По самонужнейшему
делу, близко касающемуся Аграфены Александровны» — и послал это старику.
Одним словом, можно бы было надеяться даже-де тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на семь даже, так как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это
дело бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич, взять все права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи…
Вы бы мне эти три тысячи выдали… так как кто же против вас капиталист в этом городишке… и тем спасли бы меня от…
одним словом, спасли бы мою бедную голову для благороднейшего
дела, для возвышеннейшего
дела, можно сказать… ибо питаю благороднейшие чувства к известной особе, которую слишком знаете и о которой печетесь отечески.
— Видите, сударь, нам такие
дела несподручны, — медленно промолвил старик, — суды пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите, тут есть
один человек, вот к нему обратитесь…
— Это действительно, сударыня, удивительно, — произнес Митя, мешковато усаживаясь, — но… я пришел по чрезвычайно важному
делу… наиважнейшему из важнейших, для меня то есть, сударыня, для меня
одного, и спешу…
— О, если вы разумели деньги, то у меня их нет. У меня теперь совсем нет денег, Дмитрий Федорович, я как раз воюю теперь с моим управляющим и сама на
днях заняла пятьсот рублей у Миусова. Нет, нет, денег у меня нет. И знаете, Дмитрий Федорович, если б у меня даже и были, я бы вам не дала. Во-первых, я никому не даю взаймы. Дать взаймы значит поссориться. Но вам, вам я особенно бы не дала, любя вас, не дала бы, чтобы спасти вас, не дала бы, потому что вам нужно только
одно: прииски, прииски и прииски!..
Во всем городе потом говорили, что он тогда, укатив с Грушенькой в Мокрое, «просадил в
одну ночь и следующий за тем
день три тысячи разом и воротился с кутежа без гроша, в чем мать родила».
Митя хоть и засуетился, распоряжаясь, но говорил и приказывал как-то странно, вразбивку, а не по порядку. Начинал
одно и забывал окончание. Петр Ильич нашел необходимым ввязаться и помочь
делу.
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней как пьяный. «Да пусть же, пусть, что бы теперь ни случилось — за минуту
одну весь мир отдам», — промелькнуло в его голове. Грушенька в самом
деле выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле, на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
Она в бессилии закрыла глаза и вдруг как бы заснула на
одну минуту. Колокольчик в самом
деле звенел где-то в отдалении и вдруг перестал звенеть. Митя склонился головою к ней на грудь. Он не заметил, как перестал звенеть колокольчик, но не заметил и того, как вдруг перестали и песни, и на место песен и пьяного гама во всем доме воцарилась как бы внезапно мертвая тишина. Грушенька открыла глаза.
— Митя, кто это оттуда глядит сюда к нам? — прошептала она вдруг. Митя обернулся и увидел, что в самом
деле кто-то раздвинул занавеску и их как бы высматривает. Да и не
один как будто. Он вскочил и быстро ступил к смотревшему.
Петр Ильич вежливо, но настоятельно попросил ее доложить барыне, что вот, дескать, пришел здешний
один чиновник, Перхотин, по особому
делу, и если б не важное такое
дело, то и не посмел бы прийти — «именно, именно в этих словах доложите», — попросил он девушку.
Так Маврикий Маврикиевич и поступил, сохранил incognito и лишь
одного только Трифона Борисовича, старого своего знакомого, отчасти лишь посвятил в тайну
дела.
Но к
делу, господа, я готов, и мы это в
один миг теперь и покончим, потому что, послушайте, послушайте, господа.
— Ну, господа, теперь ваш, ваш вполне. И… если б только не все эти мелочи, то мы бы сейчас же и сговорились. Я опять про мелочи. Я ваш, господа, но, клянусь, нужно взаимное доверие — ваше ко мне и мое к вам, — иначе мы никогда не покончим. Для вас же говорю. К
делу, господа, к
делу, и, главное, не ройтесь вы так в душе моей, не терзайте ее пустяками, а спрашивайте
одно только
дело и факты, и я вас сейчас же удовлетворю. А мелочи к черту!
— Теперь встречается
один вопросик. Не можете ли вы сообщить, — чрезвычайно мягко начал Николай Парфенович, — откуда вы взяли вдруг столько денег, тогда как из
дела оказывается по расчету времени даже, что вы не заходили домой?