Неточные совпадения
Рассказывали, что молодая супруга выказала при том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который,
как известно теперь, подтибрил у нее тогда же,
разом, все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что она их получила, так что тысячки эти с тех пор решительно
как бы канули для нее в воду.
Как характерную черту сообщу, что слуга Григорий, мрачный, глупый и упрямый резонер, ненавидевший прежнюю барыню Аделаиду Ивановну, на этот
раз взял сторону новой барыни, защищал и бранился за нее с Федором Павловичем почти непозволительным для слуги образом, а однажды так даже разогнал оргию и всех наехавших безобразниц силой.
О житье-бытье ее «Софьи» все восемь лет она имела из-под руки самые точные сведения и, слыша,
как она больна и
какие безобразия ее окружают,
раза два или три произнесла вслух своим приживалкам: «Так ей и надо, это ей Бог за неблагодарность послал».
Когда же церковь хоронила тело его, уже чтя его
как святого, то вдруг при возгласе диакона: «Оглашенные, изыдите!» — гроб с лежащим в нем телом мученика сорвался с места и был извергнут из храма, и так до трех
раз.
Точно так же поступил и Федор Павлович, на этот
раз как обезьяна совершенно передразнив Миусова.
А что до Дидерота, так я этого «рече безумца»
раз двадцать от здешних же помещиков еще в молодых летах моих слышал,
как у них проживал; от вашей тетеньки, Петр Александрович, Мавры Фоминишны тоже, между прочим, слышал.
Они уже с неделю
как жили в нашем городе, больше по делам, чем для богомолья, но уже
раз, три дня тому назад, посещали старца.
— О,
как вы говорите,
какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и
как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были так добры, что допустили нас сегодня еще
раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый
раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
Христова же церковь, вступив в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе
как свои цели,
раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь мир, а стало быть, и все древнее языческое государство в церковь.
— Да ведь по-настоящему то же самое и теперь, — заговорил вдруг старец, и все
разом к нему обратились, — ведь если бы теперь не было Христовой церкви, то не было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом, то есть кары настоящей, не механической,
как они сказали сейчас, и которая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести.
Ничего я бы тут не видел, если бы Дмитрия Федоровича, брата твоего, вдруг сегодня не понял всего
как есть,
разом и вдруг, всего
как он есть.
Вспомнил он вдруг теперь кстати,
как когда-то, еще прежде, спросили его
раз...
Это были почти болезненные случаи: развратнейший и в сладострастии своем часто жестокий,
как злое насекомое, Федор Павлович вдруг ощущал в себе иной
раз, пьяными минутами, духовный страх и нравственное сотрясение, почти, так сказать, даже физически отзывавшееся в душе его.
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок, очень обижен был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и хотя понял, что это «юродивая»,
как и доложили ему, но все-таки поставил на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому чтобы сего впредь не было.
Он боялся ее с самого того времени,
как в первый
раз ее увидал.
Да
как вы смеете!» Ушла в негодовании страшном, а я ей вслед еще
раз крикнул, что секрет сохранен будет свято и нерушимо.
Только в этот
раз (я тогда узнал все это совершенно случайно от подростка, слюнявого сынишки Трифонова, сына и наследника, развратнейшего мальчишки,
какого свет производил), в этот
раз, говорю, Трифонов, возвратясь с ярмарки, ничего не возвратил.
— Клянусь, Алеша, — воскликнул он со страшным и искренним гневом на себя, — верь не верь, но вот
как Бог свят, и что Христос есть Господь, клянусь, что я хоть и усмехнулся сейчас ее высшим чувствам, но знаю, что я в миллион
раз ничтожнее душой, чем она, и что эти лучшие чувства ее — искренни,
как у небесного ангела!
Зато прибыл к нам из Москвы в хорошем платье, в чистом сюртуке и белье, очень тщательно вычищал сам щеткой свое платье неизменно по два
раза в день, а сапоги свои опойковые, щегольские, ужасно любил чистить особенною английскою ваксой так, чтоб они сверкали
как зеркало.
Он захлебывался. Он не ждал в этот
раз Грушеньки, и вдруг известие, что она здесь,
разом вывело его из ума. Он весь дрожал, он
как бы обезумел.
Полагая, что Алеша очень сконфузился, Катерина Ивановна
как бы щадила его и все время проговорила в тот
раз с Дмитрием Федоровичем.
— Мы в первый
раз видимся, Алексей Федорович, — проговорила она в упоении, — я захотела узнать ее, увидать ее, я хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я так и знала, что мы с ней все решим, все! Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она,
как ангел добрый, слетела сюда и принесла покой и радость…
— И не смейте говорить мне такие слова, обаятельница, волшебница! Вами-то гнушаться? Вот я нижнюю губку вашу еще
раз поцелую. Она у вас точно припухла, так вот чтоб она еще больше припухла, и еще, еще… Посмотрите,
как она смеется, Алексей Федорович, сердце веселится, глядя на этого ангела… — Алеша краснел и дрожал незаметною малою дрожью.
— И она три
раза как бы в упоении поцеловала действительно прелестную, слишком, может быть, пухлую ручку Грушеньки.
И он вдруг удалился, на этот
раз уже совсем. Алеша пошел к монастырю. «
Как же,
как же я никогда его не увижу, что он говорит? — дико представлялось ему, — да завтра же непременно увижу и разыщу его, нарочно разыщу, что он такое говорит!..»
Говорил он о многом, казалось, хотел бы все сказать, все высказать еще
раз, пред смертною минутой, изо всего недосказанного в жизни, и не поучения лишь одного ради, а
как бы жаждая поделиться радостью и восторгом своим со всеми и вся, излиться еще
раз в жизни сердцем своим…
Алеша припомнил потом,
как в числе теснившихся к старцу и около кельи его иноков мелькала много
раз пред ним шныряющая везде по всем кучкам фигурка любопытного обдорского гостя, ко всему прислушивающегося и всех вопрошающего.
— Напротив, вы поступили
как ангел,
как ангел, я это тысячи тысяч
раз повторить готова.
—
Какой же это встречи-с? Это уж не той ли самой-с? Значит, насчет мочалки, банной мочалки? — надвинулся он вдруг так, что в этот
раз положительно стукнулся коленками в Алешу. Губы его как-то особенно сжались в ниточку.
— Доложите пославшим вас, что мочалка чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая на воздух руку. Затем быстро повернулся и бросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов,
как, весь повернувшись опять, вдруг сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последний уже
раз обернулся, на этот
раз без искривленного смеха в лице, а напротив, все оно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркой прокричал он...
Знаете, Lise, мой старец сказал один
раз: за людьми сплошь надо
как за детьми ходить, а за иными
как за больными в больницах…
— Ах,
какое презрение! Алеша, милый, не будем ссориться с самого первого
раза, — я вам лучше всю правду скажу: это, конечно, очень дурно подслушивать, и, уж конечно, я не права, а вы правы, но только я все-таки буду подслушивать.
— А вы
как изволили на сей
раз пройти, так
как ворота здешние уж час
как на щеколду затворены? — спросил он, пристально смотря на Алешу.
— Хотя бы я и по знакомству сюда приходил, — начал вновь Смердяков, — но они и здесь меня бесчеловечно стеснили беспрестанным спросом про барина: что, дескать, да
как у них, кто приходит и кто таков уходит, и не могу ли я что иное им сообщить? Два
раза грозили мне даже смертью.
И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой
раз навсегда — ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил
как бы и не любя их вовсе, — и это кто же: тот, который пришел отдать за них жизнь свою!
И так
как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто
раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником.
Потом он с великим недоумением припоминал несколько
раз в своей жизни,
как мог он вдруг, после того
как расстался с Иваном, так совсем забыть о брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без того, хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в монастырь.
Вы каждый
раз стали под конец возвращаться рано к себе наверх, а вчера так и совсем никуда не выходили-с, а потому, может, и не знаете,
как они старательно начали теперь запираться на ночь.
А лечат они этим секретным лекарством Григория Васильевича
раза по три в год-с, когда у того поясница отнимается вся-с, вроде
как бы с ним паралич-с,
раза по три в год-с.
Придут по единой ихней злобе али по своей мнительности в случае примерно моей болезни, усомнятся и пойдут с нетерпения искать в комнаты,
как вчерашний
раз: не прошла ли, дескать, она как-нибудь от них потихоньку.
С другой стороны, не
раз охватывала в эту ночь его душу какая-то необъяснимая и унизительная робость, от которой он — он это чувствовал — даже
как бы терял вдруг физические силы.
Когда старик бывал рад, то всегда начинал экспансивничать, но на этот
раз он
как бы сдерживался.
Впрочем, встал он с постели не более
как за четверть часа до прихода Алеши; гости уже собрались в его келью раньше и ждали, пока он проснется, по твердому заверению отца Паисия, что «учитель встанет несомненно, чтоб еще
раз побеседовать с милыми сердцу его,
как сам изрек и
как сам пообещал еще утром».
Раз или два в жизни видел я у некоторых такое же выражение лица…
как бы изображавшее всю судьбу тех людей, и судьба их, увы, сбылась.
Чудно это, отцы и учители, что, не быв столь похож на него лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, что много
раз считал я его
как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей.
— Много
раз видел я на лице твоем
как бы огорчение, что я Алексея больше люблю, чем тебя.
А в жизни потом много
раз припоминал уже со слезами,
как он велел жить за себя.
Но и до того еще
как читать научился, помню,
как в первый
раз посетило меня некоторое проникновение духовное, еще восьми лет от роду.
Други и учители, слышал я не
раз, а теперь в последнее время еще слышнее стало о том,
как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на малое свое содержание и на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, — читал сие сам, — что не могут они уже теперь будто бы толковать народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
И рассказал я ему,
как приходил
раз медведь к великому святому, спасавшемуся в лесу, в малой келейке, и умилился над ним великий святой, бесстрашно вышел к нему и подал ему хлеба кусок: «Ступай, дескать, Христос с тобой», и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав.