Неточные совпадения
Теперь
же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он
всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь
то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с
тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти.
И в
то же время он все-таки
всю жизнь свою продолжал быть одним из бестолковейших сумасбродов по
всему нашему уезду.
Федор
же Павлович на
все подобные пассажи был даже и по социальному своему положению весьма тогда подготовлен, ибо страстно желал устроить свою карьеру хотя чем бы
то ни было; примазаться
же к хорошей родне и взять приданое было очень заманчиво.
Рассказывали, что молодая супруга выказала при
том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который, как известно теперь, подтибрил у нее тогда
же, разом,
все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что она их получила, так что тысячки эти с
тех пор решительно как бы канули для нее в воду.
Деревеньку
же и довольно хороший городской дом, которые тоже пошли ей в приданое, он долгое время и изо
всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился
того из одного, так сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
Впрочем, если бы папаша о нем и вспомнил (не мог
же он в самом деле не знать о его существовании),
то и сам сослал бы его опять в избу, так как ребенок
все же мешал бы ему в его дебоширстве.
Если в рассказе Петра Александровича могло быть преувеличение,
то все же должно было быть и нечто похожее на правду.
Во-первых, этот Дмитрий Федорович был один только из трех сыновей Федора Павловича, который рос в убеждении, что он
все же имеет некоторое состояние и когда достигнет совершенных лет,
то будет независим.
По смерти ее с обоими мальчиками случилось почти точь-в-точь
то же самое, что и с первым, Митей: они были совершенно забыты и заброшены отцом и попали
все к
тому же Григорию и также к нему в избу.
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам,
то молодому человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так как он принужден был
все это время кормить и содержать себя сам и в
то же время учиться.
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро пошли в ход, и уж в этом одном молодой человек оказал
все свое практическое и умственное превосходство над
тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и
той же просьбы о переводах с французского или о переписке.
Он с самого детства любил уходить в угол и книжки читать, и, однако
же, и товарищи его до
того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во
все время пребывания его в школе.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас
же по смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со
всем семейством, состоявшим
все из особ женского пола, а Алеша попал в дом к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам
того не знал.
А коли нет крючьев, стало быть, и
все побоку, значит, опять невероятно: кто
же меня тогда крючьями-то потащит, потому что если уж меня не потащат,
то что ж тогда будет, где
же правда на свете?
А впрочем, ступай, доберись там до правды, да и приди рассказать:
все же идти на
тот свет будет легче, коли наверно знаешь, что там такое.
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо
всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для
того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения
той же правде и
тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
Алеша избрал лишь противоположную
всем дорогу, но с
тою же жаждой скорого подвига.
От него
же узнал Алеша
все подробности
того важного дела, которое связало в последнее время обоих старших братьев замечательною и тесною связью.
Если кто из этих тяжущихся и пререкающихся мог смотреть серьезно на этот съезд,
то, без сомнения, один только брат Дмитрий; остальные
же все придут из целей легкомысленных и для старца, может быть, оскорбительных — вот что понимал Алеша.
— Да еще
же бы нет? Да я зачем
же сюда и приехал, как не видеть
все их здешние обычаи. Я одним только затрудняюсь, именно
тем, что я теперь с вами, Федор Павлович…
— Из простонародья женский пол и теперь тут, вон там, лежат у галерейки, ждут. А для высших дамских лиц пристроены здесь
же на галерее, но вне ограды, две комнатки, вот эти самые окна, и старец выходит к ним внутренним ходом, когда здоров,
то есть
все же за ограду. Вот и теперь одна барыня, помещица харьковская, госпожа Хохлакова, дожидается со своею расслабленною дочерью. Вероятно, обещал к ним выйти, хотя в последние времена столь расслабел, что и к народу едва появляется.
— Я видел ее
всего только один раз, — продолжал
все в
том же недоумении Алеша.
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это
всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если
же я вам кажусь столь веселым,
то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив,
тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле».
Все праведные,
все святые,
все святые мученики были
все счастливы.
Если
же вы и со мной теперь говорили столь искренно для
того, чтобы, как теперь от меня, лишь похвалу получить за вашу правдивость,
то, конечно, ни до чего не дойдете в подвигах деятельной любви; так
все и останется лишь в мечтах ваших, и
вся жизнь мелькнет как призрак.
После нескольких минут он опять, влекомый
тою же непреодолимою силой, повернулся посмотреть, глядят ли на него или нет, и увидел, что Lise, совсем почти свесившись из кресел, выглядывала на него сбоку и ждала изо
всех сил, когда он поглядит; поймав
же его взгляд, расхохоталась так, что даже и старец не выдержал...
Я
же возразил ему, что, напротив, церковь должна заключать сама в себе
все государство, а не занимать в нем лишь некоторый угол, и что если теперь это почему-нибудь невозможно,
то в сущности вещей несомненно должно быть поставлено прямою и главнейшею целью
всего дальнейшего развития христианского общества.
Христова
же церковь, вступив в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих основ, от
того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить
весь мир, а стало быть, и
все древнее языческое государство в церковь.
— Да ведь по-настоящему
то же самое и теперь, — заговорил вдруг старец, и
все разом к нему обратились, — ведь если бы теперь не было Христовой церкви,
то не было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом,
то есть кары настоящей, не механической, как они сказали сейчас, и которая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести.
Во многих случаях, казалось бы, и у нас
то же; но в
том и дело, что, кроме установленных судов, есть у нас, сверх
того, еще и церковь, которая никогда не теряет общения с преступником, как с милым и
все еще дорогим сыном своим, а сверх
того, есть и сохраняется, хотя бы даже только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и не деятельный, но
все же живущий для будущего, хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
Правда, — усмехнулся старец, — теперь общество христианское пока еще само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они не оскудевают,
то и пребывает
все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти еще языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь.
— Это он отца, отца! Что
же с прочими? Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду, сохранив
всю свою честь, многочисленным семейством обременен. А три недели
тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду на улицу и на улице всенародно избил, и
все за
то, что
тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
Но «этот монах»,
то есть
тот, который приглашал их давеча на обед к игумену, ждать себя не заставил. Он тут
же встретил гостей, тотчас
же как они сошли с крылечка из кельи старца, точно дожидал их
все время.
— К несчастию, я действительно чувствую себя почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, —
все с
тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и не обращая внимания, что монашек слушает. — Хоть там-то извиниться надо за
то, что мы здесь натворили, и разъяснить, что это не мы… Как вы думаете?
— Меня не было, зато был Дмитрий Федорович, и я слышал это своими ушами от Дмитрия
же Федоровича,
то есть, если хочешь, он не мне говорил, а я подслушал, разумеется поневоле, потому что у Грушеньки в ее спальне сидел и выйти не мог
все время, пока Дмитрий Федорович в следующей комнате находился.
Спорные
же порубки в лесу и эту ловлю рыбы (где
все это — он и сам не знал) он решил им уступить окончательно, раз навсегда, сегодня
же,
тем более что
все это очень немногого стоило, и
все свои иски против монастыря прекратить.
Не
то чтоб он стыдился себя так уж очень и обвинял; может быть, даже совсем напротив; но
все же он чувствовал, что обедать-то уж неприлично.
Жена его, Марфа Игнатьевна, несмотря на
то что пред волей мужа беспрекословно
всю жизнь склонялась, ужасно приставала к нему, например, тотчас после освобождения крестьян, уйти от Федора Павловича в Москву и там начать какую-нибудь торговлишку (у них водились кое-какие деньжонки); но Григорий решил тогда
же и раз навсегда, что баба врет, «потому что всякая баба бесчестна», но что уходить им от прежнего господина не следует, каков бы он там сам ни был, «потому что это ихний таперича долг».
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в
той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой, как он, не развратный, который хотя бы
все это совершающееся беспутство и видел и знал
все тайны, но
все же из преданности допускал бы это
все, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
Он слишком хорошо понял, что приказание переезжать, вслух и с таким показным криком, дано было «в увлечении», так сказать даже для красоты, — вроде как раскутившийся недавно в их
же городке мещанин, на своих собственных именинах, и при гостях, рассердясь на
то, что ему не дают больше водки, вдруг начал бить свою
же собственную посуду, рвать свое и женино платье, разбивать свою мебель и, наконец, стекла в доме и
все опять-таки для красы; и
все в
том же роде, конечно, случилось теперь и с папашей.
— К ней и к отцу! Ух! Совпадение! Да ведь я тебя для чего
же и звал-то, для чего и желал, для чего алкал и жаждал
всеми изгибами души и даже ребрами? Чтобы послать тебя именно к отцу от меня, а потом и к ней, к Катерине Ивановне, да
тем и покончить и с ней, и с отцом. Послать ангела. Я мог бы послать всякого, но мне надо было послать ангела. И вот ты сам к ней и к отцу.
Слушай: если два существа вдруг отрываются от
всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред
тем, улетая или погибая, приходит к другому и говорит: сделай мне
то и
то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, —
то неужели
же тот не исполнит… если друг, если брат?
— Нет, не далеко, — с жаром проговорил Алеша. (Видимо, эта мысль давно уже в нем была.) —
Всё одни и
те же ступеньки. Я на самой низшей, а ты вверху, где-нибудь на тринадцатой. Я так смотрю на это дело, но это
всё одно и
то же, совершенно однородное. Кто ступил на нижнюю ступеньку,
тот все равно непременно вступит и на верхнюю.
Придирался ко мне; да рука у меня была, к
тому же весь город за меня стоял, придраться нельзя было очень-то.
Чистоплотный юноша никогда не отвечал, но и с хлебом, и с мясом, и со
всеми кушаньями оказалось
то же самое: подымет, бывало, кусок на вилке на свет, рассматривает точно в микроскоп, долго, бывало, решается и наконец-то решится в рот отправить.
Нравственно
же воротился почти
тем же самым, как и до отъезда в Москву:
все так
же был нелюдим и ни в чьем обществе не ощущал ни малейшей надобности.
Впечатления
же эти ему дороги, и он наверно их копит, неприметно и даже не сознавая, — для чего и зачем, конечно, тоже не знает: может, вдруг, накопив впечатлений за многие годы, бросит
все и уйдет в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит, а может быть, случится и
то, и другое вместе.
Ты мне вот что скажи, ослица: пусть ты пред мучителями прав, но ведь ты сам-то в себе
все же отрекся от веры своей и сам
же говоришь, что в
тот же час был анафема проклят, а коли раз уж анафема, так тебя за эту анафему по головке в аду не погладят.
— Это сумления нет-с, что сам в себе я отрекся, а
все же никакого и тут специально греха не было-с, а коли был грешок,
то самый обыкновенный весьма-с.
Что
же, Григорий Васильевич, коли я неверующий, а вы столь верующий, что меня беспрерывно даже ругаете,
то попробуйте сами-с сказать сей горе, чтобы не
то чтобы в море (потому что до моря отсюда далеко-с), но даже хоть в речку нашу вонючую съехала, вот что у нас за садом течет,
то и увидите сами в
тот же момент, что ничего не съедет-с, а
все останется в прежнем порядке и целости, сколько бы вы ни кричали-с.
Опять-таки и
то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на
всей земле, много двух, да и
то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, —
то коли так-с, коли
все остальные выходят неверующие,
то неужели
же всех сих остальных,
то есть население
всей земли-с, кроме каких-нибудь
тех двух пустынников, проклянет Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не простит?