Неточные совпадения
Наконец, сцена опять переменяется, и является дикое
место, а между утесами бродит один цивилизованный молодой человек, который срывает и сосет какие-то травы, и
на вопрос феи: зачем он сосет эти травы? — ответствует, что он, чувствуя в себе избыток жизни, ищет забвения и находит его в соке этих трав; но что главное желание его — поскорее потерять ум (желание, может
быть, и излишнее).
Лиза чуть-чуть
было привстала, но тотчас же опять опустилась
на место, даже не обратив должного внимания
на взвизг своей матери, но не от «строптивости характера», а потому что, очевидно, вся
была под властью какого-то другого могучего впечатления.
— Сделайте мне одолжение, милостивый государь, — выпрямилась Варвара Петровна, — возьмите
место вот там,
на том стуле. Я вас услышу и оттуда, а мне отсюда виднее
будет на вас смотреть.
Довольно странно
было и вне обыкновенных приемов это навязчивое желание этого вдруг упавшего с неба господина рассказывать чужие анекдоты. Но он поймал Варвару Петровну
на удочку, дотронувшись до слишком наболевшего
места. Я еще не знал тогда характера этого человека вполне, а уж тем более его намерений.
Капитан поклонился, шагнул два шага к дверям, вдруг остановился, приложил руку к сердцу, хотел
было что-то сказать, не сказал и быстро побежал вон. Но в дверях как раз столкнулся с Николаем Всеволодовичем; тот посторонился; капитан как-то весь вдруг съежился пред ним и так и замер
на месте, не отрывая от него глаз, как кролик от удава. Подождав немного, Николай Всеволодович слегка отстранил его рукой и вошел в гостиную.
Он ушел от окна, именно когда воротились наши дамы; Лизу Варвара Петровна усадила
на прежнее
место, уверяя, что им минут хоть десять надо непременно повременить и отдохнуть и что свежий воздух вряд ли
будет сейчас полезен
на больные нервы.
Вы с тем порешите, и затем в час или в два чтобы
быть всем
на месте.
Он отстал. Николай Всеволодович дошел до
места озабоченный. Этот с неба упавший человек совершенно
был убежден в своей для него необходимости и слишком нагло спешил заявить об этом. Вообще с ним не церемонились. Но могло
быть и то, что бродяга не всё лгал и напрашивался
на службу в самом деле только от себя, и именно потихоньку от Петра Степановича; а уж это
было всего любопытнее.
— Это-с? — повернулся тоже и Лебядкин. — Это от ваших же щедрот, в виде, так сказать, новоселья, взяв тоже во внимание дальнейший путь и естественную усталость, — умилительно подхихикнул он, затем встал с
места и
на цыпочках, почтительно и осторожно снял со столика в углу скатерть. Под нею оказалась приготовленная закуска: ветчина, телятина, сардины, сыр, маленький зеленоватый графинчик и длинная бутылка бордо; всё
было улажено чисто, с знанием дела и почти щегольски.
Но, должно
быть, что-то странное произошло и с гостем: он продолжал стоять
на том же
месте у дверей; неподвижно и пронзительным взглядом, безмолвно и упорно всматривался в ее лицо.
Но именинник все-таки
был спокоен, потому что майор «никак не мог донести»; ибо, несмотря
на всю свою глупость, всю жизнь любил сновать по всем
местам, где водятся крайние либералы; сам не сочувствовал, но послушать очень любил.
Но она осеклась;
на другом конце стола явился уже другой конкурент, и все взоры обратились к нему. Длинноухий Шигалев с мрачным и угрюмым видом медленно поднялся с своего
места и меланхолически положил толстую и чрезвычайно мелко исписанную тетрадь
на стол. Он не садился и молчал. Многие с замешательством смотрели
на тетрадь, но Липутин, Виргинский и хромой учитель
были, казалось, чем-то довольны.
Что же до людей поэтических, то предводительша, например, объявила Кармазинову, что она после чтения велит тотчас же вделать в стену своей белой залы мраморную доску с золотою надписью, что такого-то числа и года, здесь,
на сем
месте, великий русский и европейский писатель, кладя перо, прочел «Merci» и таким образом в первый раз простился с русскою публикой в лице представителей нашего города, и что эту надпись все уже прочтут
на бале, то
есть всего только пять часов спустя после того, как
будет прочитано «Merci».
Великолепие костюмов
на сей раз
было по нашему
месту неслыханное.
Липутин и Лямшин
были уже лишены своих распорядительских бантов (хотя и присутствовали
на бале, участвуя в «кадрили литературы»); но
место Липутина занял, к удивлению моему, тот давешний семинарист, который всего более оскандалил «утро» схваткой со Степаном Трофимовичем, а
место Лямшина — сам Петр Степанович; чего же можно
было ожидать в таком случае?
Не помню только, где впервые раздался этот ужасный крик: в залах ли, или, кажется, кто-то вбежал с лестницы из передней, но вслед за тем наступила такая тревога, что и рассказать не возьмусь. Больше половины собравшейся
на бал публики
были из Заречья — владетели тамошних деревянных домов или их обитатели. Бросились к окнам, мигом раздвинули гардины, сорвали шторы. Заречье пылало. Правда, пожар только еще начался, но пылало в трех совершенно разных
местах, — это-то и испугало.
Мне всегда казалось, что вы заведете меня в какое-нибудь
место, где живет огромный злой паук в человеческий рост, и мы там всю жизнь
будем на него глядеть и его бояться.
Петр Степанович шагал посредине тротуара, занимая его весь и не обращая ни малейшего внимания
на Липутина, которому не оставалось рядом
места, так что тот должен
был поспевать или
на шаг позади, или, чтоб идти разговаривая рядом, сбежать
на улицу в грязь.
Увы, он знал, что непременно «как раб»
будет завтра же первым
на месте, да еще всех остальных приведет, и если бы мог теперь, до завтра, как-нибудь убить Петра Степановича, то непременно бы убил.
И не
будь ты природный мой господин, которого я, еще отроком
бывши,
на руках наших нашивал, то как
есть тебя теперича порешил бы, даже с
места сего не сходя!
Оба отправлялись в ставрогинский парк в Скворешниках, где года полтора назад, в уединенном
месте,
на самом краю парка, там, где уже начинался сосновый лес,
была зарыта им доверенная ему типография.
Место было дикое и пустынное, совсем незаметное, от скворешниковского дома довольно отдаленное. От дома Филиппова приходилось идти версты три с половиной, может и четыре.
Виргинский воротился домой удрученный и сильно встревоженный; тяжело ему
было и то, что он должен
был скрывать от семейства; он всё привык открывать жене, и если б не загорелась в воспаленном мозгу его в ту минуту одна новая мысль, некоторый новый, примиряющий план дальнейших действий, то, может
быть, он слег бы в постель, как и Лямшин. Но новая мысль его подкрепила, и, мало того, он даже с нетерпением стал ожидать срока и даже ранее, чем надо, двинулся
на сборное
место.
Кладь
была сдана, сак отнесен в вагон второго класса,
на выбранное
место.
Арина Прохоровна, не найдя
на месте Марьи Игнатьевны и младенца и смекнув, что худо, хотела
было бежать домой, но остановилась у ворот и послала сиделку «спросить во флигеле, у господина, не у них ли Марья Игнатьевна и не знает ли он чего о ней?» Посланница воротилась, неистово крича
на всю улицу.
Тело отыскали в пруде в тот же день к вечеру, по некоторым следам;
на самом
месте убийства найден
был картуз Шатова, с чрезвычайным легкомыслием позабытый убийцами.
На вопрос: для чего
было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? — он с горячею торопливостью ответил, что «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения, — вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь
на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые
места, за которые можно ухватиться».
Неточные совпадения
Тем не менее вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо
на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то
есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли
на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали, а только потоптались
на месте, чтобы засвидетельствовать.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали
на свои
места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не
было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
Он не
был ни технолог, ни инженер; но он
был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но
был убежден, что стоит только указать: от сих
мест до сих — и
на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево,
будет продолжать течь река.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало
быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие
есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие
на моем
месте понеслись бы в атаку, а может
быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
Строился новый город
на новом
месте, но одновременно с ним выползало
на свет что-то иное, чему еще не
было в то время придумано названия и что лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно
было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…