— Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую в тело Христово… Я верую, что
новое пришествие совершится в России… Я верую… — залепетал в исступлении Шатов.
— Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую в тело христово… Я верую, что
новое пришествие совершится в России… Я верую… — залепетал в исступлении Шатов.
Тогда Ставрогин задает Шатову роковой вопрос: «Веруете вы сами в Бога или нет?» Шатов залепетал в исступлении: «Я верую в Россию, я верую в ее православие… — я верую в тело Христово… я верую, что
новое пришествие совершится в России…» «А в Бога? — в Бога?» — настаивает Ставрогин.
Нужно при этом помнить, что Шатов проповедует совсем то же самое, что, от себя уже, проповедует и Достоевский в «Дневнике писателя». С такою, казалось бы, огненною убежденностью и сам Достоевский все время твердит: «я верую в православие, верую, что
новое пришествие Христа совершится в России»… Но публицист не смеет произнести последнего слова, он старается скрыть его даже от себя. И со страшною, нечеловеческою правдивостью это слово договаривает художник: а в бога — в бога я буду веровать…
Неточные совпадения
Мы встречали
Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой ангел, беззаботно, я молюсь о тебе — и о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много говорят моему сердцу. Да будет твое
пришествие в мир радостно и благословенно!»
Ожидали не столько
новой христианской эры и
пришествия Царства Божьего, сколько царства антихриста.
В безрелигиозном сознании
нового человечества древние чаяния Царства Божьего смешались с чаяниями царства князя этого мира; обетования второго
пришествия Христа затмились христианскими же обетованиями о
пришествии земного бога — врага Христова.
Если разуметь жизнь загробную в смысле второго
пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая — постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни; но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда, признаю до такой степени, что, стоя по своим годам на краю гроба, часто должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения к
новой жизни, и верю, что всякий добрый поступок увеличивает истинное благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его.
Глаше этот разговор с сестрой дал много силы на перенесение ее возмутительного
нового положения. Она обманывала себя и утешалась, что будет действовать, что она сделает из жвачного Маслюхина что-то сносное, непостыдное миру, что он преобразится и своим преображением удостоит самое ее, Глашу, доброго ответа на страшном судище Христовом, в
пришествие которого она всегда верила.