Одним словом, было видно человека прямого, но неловкого и неполитичного, от избытка гуманных чувств и излишней, может быть, щекотливости, главное, человека недалекого, как тотчас же с чрезвычайною тонкостью оценил фон Лембке и
как давно уже об нем полагал, особенно когда в последнюю неделю, один в кабинете, по ночам особенно, ругал его изо всех сил про себя за необъяснимые успехи у Юлии Михайловны.
Неточные совпадения
О друзья мои! — иногда восклицал он нам во вдохновении, — вы представить не можете,
какая грусть и злость охватывает всю вашу душу, когда великую идею, вами
давно уже и свято чтимую, подхватят неумелые и вытащат к таким же дуракам,
как и сами, на улицу, и вы вдруг встречаете ее уже на толкучем, неузнаваемую, в грязи, поставленную нелепо, углом, без пропорции, без гармонии, игрушкой у глупых ребят!
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал. В грустном раздумье
давно уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но никто не хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком! Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее
как был, в своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
— Я… я чрезвычайно
давно уже не видал Петрушу и… так мало нахожу себя вправе называться отцом… c’est le mot; [именно так (фр.).] я…
как же вы его оставили?
А помните,
как вы бросались ко мне в объятия в саду, а я вас утешала и плакала, — да не бойтесь же Маврикия Николаевича; он про вас всё, всё знает,
давно, вы можете плакать на его плече сколько угодно, и он сколько угодно будет стоять!..
Он вдруг встал, повернулся к своему липовому письменному столу и начал на нем что-то шарить. У нас ходил неясный, но достоверный слух, что жена его некоторое время находилась в связи с Николаем Ставрогиным в Париже и именно года два тому назад, значит, когда Шатов был в Америке, — правда, уже
давно после того,
как оставила его в Женеве. «Если так, то зачем же его дернуло теперь с именем вызваться и размазывать?» — подумалось мне.
— Так и ты тут, Шатушка! — воскликнула она вдруг, — представь, я
давно тебя вижу, да думаю: не он!
Как он сюда проедет! — и весело рассмеялась.
Но багаж же его по крайней мере должен
давно прибыть,
как же вам не сказали?
— Я
давно хотел прервать с вами, Даша… пока… это время. Я вас не мог принять нынче ночью, несмотря на вашу записку. Я хотел вам сам написать, но я писать не умею, — прибавил он с досадой, даже
как будто с гадливостью.
— Да Кириллова же, наконец; записка писана к Кириллову за границу… Не знали, что ли? Ведь что досадно, что вы, может быть, предо мною только прикидываетесь, а давным-давно уже сами знаете про эти стихи, и всё!
Как же очутились они у вас на столе? Сумели очутиться! За что же вы меня истязуете, если так?
— Вы
давно уже положили лишить себя жизни… то есть у вас такая была идея. Так, что ли, я выразился? Нет ли
какой ошибки?
Разумеется, кончилось не так ладно; но то худо, что с него-то и началось.
Давно уже началось шарканье, сморканье, кашель и всё то, что бывает, когда на литературном чтении литератор, кто бы он ни был, держит публику более двадцати минут. Но гениальный писатель ничего этого не замечал. Он продолжал сюсюкать и мямлить, знать не зная публики, так что все стали приходить в недоумение.
Как вдруг в задних рядах послышался одинокий, но громкий голос...
— Своею или моею жизнью заплатили, вот что я хотела спросить. Или вы совсем теперь понимать перестали? — вспыхнула Лиза. — Чего вы так вдруг вскочили? Зачем на меня глядите с таким видом? Вы меня пугаете. Чего вы всё боитесь? Я уж
давно заметила, что вы боитесь, именно теперь, именно сейчас… Господи,
как вы бледнеете!
А так
как я и без того
давно знала, что меня всего на один миг только хватит, то взяла и решилась.
Вот видите, я пред вами, столького от вас ожидая, ничего не потаю: ну да, у меня уже
давно эта идейка об огне созревала, так
как она столь народна и популярна; но ведь я берег ее на критический час, на то драгоценное мгновение, когда мы все встанем и…
Он презирал Шатова уже
давно за его «плаксивое идиотство»,
как выражался он о нем еще за границей, и твердо надеялся справиться с таким нехитрым человеком, то есть не выпускать его из виду во весь этот день и пресечь ему путь при первой опасности.
Я еще поутру приду и вечером приду, если надо, а теперь, так
как всё слишком благополучно сошло, то надо и к другим сбегать,
давно ожидают.
(Арина Прохоровна, ее сестра, тетка и даже студентка теперь
давно уже на воле; говорят даже, что и Шигалев будто бы непременно будет выпущен в самом скором времени, так
как ни под одну категорию обвиняемых не подходит; впрочем, это всё еще только разговор.)
— Вследствие двух причин к вам зашел, во-первых, лично познакомиться пожелал, так
как давно уж наслышан с весьма любопытной и выгодной для вас точки; а во-вторых, мечтаю, что не уклонитесь, может быть, мне помочь в одном предприятии, прямо касающемся интереса сестрицы вашей, Авдотьи Романовны. Одного-то меня, без рекомендации, она, может, и на двор к себе теперь не пустит, вследствие предубеждения, ну, а с вашей помощью я, напротив, рассчитываю…
Неточные совпадения
Колода есть дубовая // У моего двора, // Лежит
давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так та не столь изранена, //
Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем душа!
Давно уж меру всякую //
Как в гневе, так и в радости // Последыш потерял.)
— Коли всем миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, //
Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали,
как сквозь строй! —
Давно ли народ твой игрушкой служил // Позорным страстям господина? // Потомок татар,
как коня, выводил // На рынок раба-славянина,
Пошли порядки старые! // Последышу-то нашему, //
Как на беду, приказаны // Прогулки. Что ни день, // Через деревню катится // Рессорная колясочка: // Вставай! картуз долой! // Бог весть с чего накинется, // Бранит, корит; с угрозою // Подступит — ты молчи! // Увидит в поле пахаря // И за его же полосу // Облает: и лентяи-то, // И лежебоки мы! // А полоса сработана, //
Как никогда на барина // Не работал мужик, // Да невдомек Последышу, // Что уж
давно не барская, // А наша полоса!