Только у Островского комические черты проведены здесь несколько тоньше, и притом надо сознаться, что внутренний комизм личности Большова несколько замаскировывается в последнем акте несчастным его положением, из-за которого проницательные критики и навязали Островскому такие
идеи и цели, каких он, вероятно, никогда и во сне не видел.
Неточные совпадения
В-четвертых, все согласны, что в большей части комедий Островского «недостает (по выражению одного из восторженных его хвалителей) экономии в плане
и в постройке пьесы»
и что вследствие того (по выражению другого из его поклонников) «драматическое действие не развивается в них последовательно
и беспрерывно, интрига пьесы не сливается органически с
идеей пьесы
и является ей как бы несколько посторонней».
А здесь уже приискивается для нового понятия надлежащее место в ряду других
идей, объясняется его значение, делаются из него выводы
и т. д.
Они представляются ложью
и в том отношении, что если по ним составлять теоретические понятия, то можно прийти к
идеям совершенно ложным.
В нем мы видим, что он именно настолько
и сносен еще, насколько коснулось его веяние человеческой
идеи.
Можно так обращаться, например,
и с стихотворениями г. Розенгейма: поэзии у него нет ни в одном стихе; поэтому единственною меркою достоинства стихотворения остается относительное значение
идеи, на которую оно сочинено.
Мы уже замечали, что общие
идеи принимаются, развиваются
и выражаются художником в его произведениях совершенно иначе, нежели обыкновенными теоретиками.
Он мог брать для своих изображений не те жизненные факты, в которых известная
идея отражаемся наилучшим образом, мог давать им произвольную связь, толковать их не совсем верно; но если художническое чутье не изменило ему, если правда в произведении сохранена, — критика обязана воспользоваться им для объяснения действительности, равно как
и для характеристики таланта писателя, но вовсе не для брани его за мысли, которых он, может быть, еще
и не имел.
Вот почему иногда общий смысл раскрываемой
идеи требовал больших распространений
и повторений одного
и того же в разных видах, — чтобы быть понятным
и в то же время уложиться в фигуральную форму, которую мы должны были взять для нашей статьи, по требованию самого предмета…
Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, — смотря, впрочем, по
идее и по размерам ее, — это заметьте.
Как нарочно, я был в ту секунду в преглупом состоянии духа: я замыслил большую
идею и, плюнув, быстро встал и отошел, не захотев даже спорить и подарив ему красненькую.
Стоят на ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто не волнует, что нет в этой массе людей постоянной
идеи и цели, какая должна быть в мыслящей толпе, что они едят, спят и больше ничего не делают, что привыкли к этой жизни и любят ее.
Неточные совпадения
Мало-помалу, несмотря на протесты,
идея эта до того окрепла в голове ревнивого начальника, что он решился испытать своих подчиненных
и кликнул клич.
Но в том-то именно
и заключалась доброкачественность наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в то время революционными
идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию
и только слегка позволили себе пособолезновать
и попенять на своего более чем странного градоначальника.
Как
и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю
идею лишь с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не только смешал команду с хлебом, но даже начал желать первой пуще последнего.
Лишь в позднейшие времена (почти на наших глазах) мысль о сочетании
идеи прямолинейности с
идеей всеобщего осчастливления была возведена в довольно сложную
и не изъятую идеологических ухищрений административную теорию, но нивеляторы старого закала, подобные Угрюм-Бурчееву, действовали в простоте души единственно по инстинктивному отвращению от кривой линии
и всяких зигзагов
и извилин.
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей
и чувств, которых он не мог передать окружающим,
и теперь он изливал в Степана Аркадьича
и поэтическую радость весны,
и неудачи
и планы хозяйства,
и мысли
и замечания о книгах, которые он читал,
и в особенности
идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.