Неточные совпадения
Великорусская на сцене
жизнь пирует,
Великорусское начало торжествует,
Великорусской речи склад
И
в присказке лихой, и
в песне игреливой.
При последующих произведениях Островского, рядом с упреками за приторность
в прикрашивании той пошлой и бесцветной действительности, из которой брал он сюжеты для своих комедий, слышались также, с одной стороны, восхваления его за самое это прикрашивание, а с другой — упреки
в том, что он дагерротипически изображает всю грязь
жизни.
Может быть, влияние кружка и действовало на него,
в смысле признания известных отвлеченных теорий, но оно не могло уничтожить
в нем верного чутья действительной
жизни, не могло совершенно закрыть пред ним дороги, указанной ему талантом.
В свою очередь, люди, пришедшие
в восторг от «Своих людей», скоро заметили, что Островский, сравнивая старинные начала русской
жизни с новыми началами европеизма
в купеческом быту, постоянно склоняется на сторону первых.
В этих двух противоположных отрывках можно найти ключ к тому, отчего критика до сих пор не могла прямо и просто взглянуть на Островского как на писателя, изображающего
жизнь известной части русского общества, а все усмотрели на него как на проповедника морали, сообразной с понятиями той или другой партии.
Гораздо полезнее их были те, которые внесли
в общее сознание несколько скрывавшихся прежде или не совсем ясных фактов из
жизни или из мира искусства как воспроизведения
жизни.
Таким образом, совершенно ясным становится значение художнической деятельности
в ряду других отправлений общественной
жизни: образы, созданные художником, собирая
в себе, как
в фокусе, факты действительной
жизни, весьма много способствуют составлению и распространению между людьми правильных понятий о вещах.
Но неправда подобных романов и мелодрам именно
в том и состоит, что
в них берутся случайные, ложные черты действительной
жизни, не составляющие ее сущности, ее характерных особенностей.
Свободное претворение самых высших умозрений
в живые образы и, вместе с тем, полное сознание высшего, общего смысла во всяком, самом частном и случайном факте
жизни — это есть идеал, представляющий полное слияние науки и поэзии и доселе еще никем не достигнутый.
Тогда действительность отражается
в произведении ярче и живее, и оно легче может привести рассуждающего человека к правильным выводам и, следовательно, иметь более значения для
жизни.
Пример этих бездарных фразеров показывает, что смастерить механическую куколку и назвать ее честным чиновником вовсе не трудно; но трудно вдохнуть
в нее
жизнь и заставить ее говорить и действовать по-человечески.
Где же взять разумности, когда ее нет
в самой
жизни, изображаемой автором?
Придавать ему смысл, которого оно не имеет, значило бы искажать его и лгать на самую
жизнь,
в которой оно проявляется.
Так точно и
в других случаях: создавать непреклонные драматические характеры, ровно и обдуманно стремящиеся к одной цели, придумывать строго соображенную и тонко веденную интригу — значило бы навязывать русской
жизни то, чего
в ней вовсе нет.
Говоря по совести, никто из нас не встречал
в своей
жизни мрачных интриганов, систематических злодеев, сознательных иезуитов.
По нашему же мнению, для художественного произведения годятся всякие сюжеты, как бы они ни были случайны, и
в таких сюжетах нужно для естественности жертвовать даже отвлеченною логичностью,
в полной уверенности, что
жизнь, как и природа, имеет свою логику и что эта логика, может быть, окажется гораздо лучше той, какую мы ей часто навязываем…
Судя по тому, как глубоко проникает взгляд писателя
в самую сущность явлений, как широко захватывает он
в своих изображениях различные стороны
жизни, — можно решить и то, как велик его талант.
Тогда и окажется, что талант одного способен во всей силе проявляться только
в уловлении мимолетных впечатлений от тихих явлений природы, а другому доступны, кроме того, — и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной
жизни.
Деятельность общественная мало затронута
в комедиях Островского, и это, без сомнения, потому, что сама гражданская
жизнь наша, изобилующая формальностями всякого рода, почти не представляет примеров настоящей деятельности,
в которой свободно и широко мог бы выразиться человек.
Грубые, необузданные крики какого-нибудь самодура, широкие размахи руки его напоминают им простор вольной
жизни, гордые порывы свободной мысли и горячего сердца — порывы, заглушённые
в несчастных страдальцах, но погибшие не совсем без следа.
И такова сила самодурства
в этом темном царстве Торцовых, Брусковых и Уланбековых, что много людей действительно замирает
в нем, теряет и смысл, и волю, и даже силу сердечного чувства — все, что составляет разумную
жизнь, — и
в идиотском бессилии прозябает, только совершая отправления животной
жизни.
Но основы этой
жизни, ее внутренняя сила — совершенно непонятны для жалких людей, отвыкших от всякой разумности и правды
в своих житейских отношениях.
И так через всю
жизнь самодуров, через все страдальческое существование безответных проходит эта борьба с волною новой
жизни, которая, конечно, зальет когда-нибудь всю издавна накопленную грязь и превратит топкое болото
в светлую и величавую реку, но которая теперь еще только вздымает эту грязь и сама
в нее всасывается, и вместе с нею гниет и смердит…
Действительно,
жизнь девушки не очень интересна:
в доме властвует самодур и мошенник Пузатов, брат Марьи Антиповны; а когда его нет, так подглядывает за своею дочерью и за молодой женой сына — ворчливая старуха, мать Пузатова, богомольная, добродушная и готовая за грош продать человека.
Все подобные соображения, будучи вполне верны
в теоретическом отношении, оказываются, однако же, совершенно неприложимыми к русской
жизни.
В том-то и дело, что наша
жизнь вовсе не способствует выработке каких-нибудь убеждений, а если у кого они и заведутся, то не дает применять их.
Вообще надобно сказать, что только с помощью этого убеждения и поддерживается некоторая
жизнь в нашем «темном царстве»: через него здесь и карьеры делаются, и выгодные партии составляются, и капиталы наживаются, и общее уважение приобретается.
Это совершенно понятно
в человеке, который привык считать себя источником всякой радости и горя, началом и концом всякой
жизни в его царстве.
Это самое уменье видим мы и
в обработке характера Большова и находим, что результатом психических наблюдений автора оказалось чрезвычайно гуманное воззрение на самые, по-видимому, мрачные явления
жизни и глубокое чувство уважения к нравственному достоинству человеческой натуры, — чувство, которое сообщает он и своим читателям.
Большов внешним образом избавился от него; но следы воспитания, стесняющего мысль и волю, остались и
в нем на всю
жизнь и сделали его бессмысленным деспотом.
Какое нравственное чувство разовьется
в нем при такой
жизни?
Многие ли из них не наполняют всей своей
жизни одной внешностью, не утешаются
в горе нарядами, не забываются за танцами, не мечтают об офицерах?
Но автор комедии вводит нас
в самый домашний быт этих людей, раскрывает перед нами их душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а всё люди очень обыкновенные, как все люди, и что преступления, поразившие нас, суть вовсе не следствия исключительных натур, по своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит
жизнь людей, обвиняемых нами.
Высшие нравственные правила, для всех равно обязательные, существуют для него только
в нескольких прекрасных речениях и заповедях, никогда не применяемых к
жизни; симпатическая сторона натуры
в нем не развита; понятия, выработанные наукою, об общественной солидарности и о равновесии прав и обязанностей, — ему недоступны.
Авдотья Максимовна, Любовь Торцова, Даша, Надя — все это безвинные, безответные жертвы самодурства, и то сглажение, отменение человеческой личности, какое
в них произведено
жизнью, едва ли не безотраднее действует на душу, нежели самое искажение человеческой природы
в плутах, подобных Подхалюзину.
Там еще кое-где пробивается
жизнь, самобытность, мерцает минутами луч какой-то надежды, здесь — тишь невозмутимая, мрак непроглядный, здесь перед вами стоит мертвая красавица
в безлюдной степи, и общее гробовое молчание нарушается лишь движением степного коршуна, терзающего
в воздухе добычу…
Критика должна сказать: «Вот лица и явления, выводимые автором; вот сюжет пьесы; а вот смысл, какой, по нашему мнению, имеют жизненные факты, изображаемые художником, и вот степень их значения
в общественной
жизни».
Тут критика может рассмотреть только: точно ли человек, выставляемый автором как благородный дурак действительно таков по понятиям критики об уме и благородстве, — и затем: такое ли значение придает автор своим лицам, какое имеют они
в действительной
жизни?
В самом деле — не очень-то веселая
жизнь ожидала бы Авдотью Максимовну, если бы она вышла за благородного, хотя бы он и не был таким шалыганом, как Вихорев.
Найдите себе жену богатую да такую, чтоб любила вас так, как я; живите с ней
в радости, а я, девушка простая, доживу, как-нибудь, скоротаю свой век,
в четырех стенах сидя, проклинаючи свою
жизнь».
«Но, — могут сказать нам, — несчастье, происшедшее
в семействе Русаковых, есть не более, как случай, совершенно выходящий из ряда обыкновенных явлений их
жизни.
Ведь тебя нельзя пустить
в хорошую семью: ты яд и соблазн!» И действительно, во всей пьесе представляется очень ярко и последовательно — каким образом этот яд мало-помалу проникает
в душу девушки и нарушает спокойствие ее тихой
жизни.
Если эти черты не так ярки, чтобы бросаться
в глаза каждому, если впечатление пьесы раздвояется, — это доказывает только (как мы уже замечали
в первой статье), что общие теоретические убеждения автора, при создании пьесы, не находились
в совершенной гармонии с тем, что выработала его художническая натура из впечатлений действительной
жизни.
Главное дело
в том, чтоб он был добросовестен и не искажал фактов
жизни в пользу своих воззрений: тогда истинный смысл фактов сам собою выкажется
в произведении, хотя, разумеется, и не с такою яркостью, как
в том случае, когда художнической работе помогает и сила отвлеченной мысли…
Об Островском даже сами противники его говорят, что он всегда верно рисует картины действительной
жизни; следовательно, мы можем даже оставить
в стороне, как вопрос частный и личный, то, какие намерения имел автор при создании своей пьесы.
И однако же эти две пошлости расстраивают всю гармонию семейного быта Русаковых, заставляют отца проклинать дочь, дочь — уйти от отца и затем ставят несчастную девушку
в такое положение, за которым, по мнению самого Русакова, следует не только для нее самой горе и бесчестье на всю
жизнь, но и общий позор для целой семьи.
Таким образом, мы можем повторить наше заключение: комедиею «Не
в свои сани не садись» Островский намеренно, или ненамеренно, или даже против воли показал нам, что пока существуют самодурные условия
в самой основе
жизни, до тех пор самые добрые и благородные личности ничего хорошего не
в состоянии сделать, до тех пор благосостояние семейства и даже целого общества непрочно и ничем не обеспечено даже от самых пустых случайностей.
Таков он и во всей своей
жизни, и
в раскрытии этого-то отношения самодурства к образованности заключается для нас главный интерес лица Гордея Карпыча.
Когда вы рассчитываете, как устроить свою
жизнь, то, конечно, не будете основывать своих расчетов на том, что, может быть, выиграете большое состояние
в лотерею.
Так точно
в разумной сознательной
жизни невозможно рассчитывать и на выигрыш великодушия самодура…