Тогда крики умолкли, и Лонгрен пошел домой. Ассоль, проснувшись, увидела, что
отец сидит пред угасающей лампой в глубокой задумчивости. Услышав голос девочки, звавшей его, он подошел к ней, крепко поцеловал и прикрыл сбившимся одеялом.
Неточные совпадения
Ассоль было уже пять лет, и
отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда,
сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на
отца, укрыла и дочь.
— Ну, вот… — сказала она, силясь овладеть дыханием, и ухватилась обеими руками за передник
отца. — Слушай, что я тебе расскажу… На берегу, там, далеко,
сидит волшебник…
Ассоль спала. Лонгрен, достав свободной рукой трубку, закурил, и ветер пронес дым сквозь плетень в куст, росший с внешней стороны огорода. У куста, спиной к забору, прожевывая пирог,
сидел молодой нищий. Разговор
отца с дочерью привел его в веселое настроение, а запах хорошего табаку настроил добычливо.
Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев на старика. Лонгрен
сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась
сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая
отцу снизу в лицо, продолжала с деланым оживлением...
Бывало и то, что
отец сидит в послеобеденный час под деревом в саду и курит трубку, а мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве; вдруг с улицы раздается шум, крики, и целая толпа людей врывается в дом.
Ноги не умещались под стулом, а хватали на середину комнаты, путались между собой и мешали ходить. Им велено быть скромными, говорить тихо, а из утробы четырнадцатилетнего птенца, вместо шепота, раздавался громовой бас; велел
отец сидеть чинно, держать ручки на брюшке, а на этих, еще тоненьких, «ручках» уж отросли громадные, угловатые кулаки.
В течение целого дня они почти никогда не видались;
отец сидел безвыходно в своем кабинете и перечитывал старые газеты; мать в своей спальне писала деловые письма, считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
— Там идет скверно, — бухнул прямо Егор Егорыч, — наш общий любимец Пьер заболел и лежит опять в горячке; мать ускакала к нему,
отец сидит, как пришибленный баран, и сколь я ни люблю Пьера, но сильно подозреваю, что он пьянствовать там начал!
А потом, в комнате Матвея, Пушкарь, размахивая руками, страшно долго говорил о чём-то отцу,
отец сидел на постели в азяме, без шапки, а Палага стояла у двери на коленях, опустив плечи и свесив руки вдоль тела, и тоже говорила:
Неточные совпадения
Унтер-офицерша. По ошибке,
отец мой! Бабы-то наши задрались на рынке, а полиция не подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали: два дни
сидеть не могла.
Она, в том темно-лиловом платье, которое она носила первые дни замужества и нынче опять надела и которое было особенно памятно и дорого ему,
сидела на диване, на том самом кожаном старинном диване, который стоял всегда в кабинете у деда и
отца Левина, и шила broderie anglaise. [английскую вышивку.]
Княгиня
сидела в кресле молча и улыбалась; князь сел подле нее. Кити стояла у кресла
отца, всё не выпуская его руку. Все молчали.
Когда Анна вошла в комнату, Долли
сидела в маленькой гостиной с белоголовым пухлым мальчиком, уж теперь похожим на
отца, и слушала его урок из французского чтения. Мальчик читал, вертя в руке и стараясь оторвать чуть державшуюся пуговицу курточки. Мать несколько раз отнимала руку, но пухлая ручонка опять бралась за пуговицу. Мать оторвала пуговицу и положила ее в карман.
Итак, она звалась Татьяной. // Ни красотой сестры своей, // Ни свежестью ее румяной // Не привлекла б она очей. // Дика, печальна, молчалива, // Как лань лесная, боязлива, // Она в семье своей родной // Казалась девочкой чужой. // Она ласкаться не умела // К
отцу, ни к матери своей; // Дитя сама, в толпе детей // Играть и прыгать не хотела // И часто целый день одна //
Сидела молча у окна.