Неточные совпадения
Но в это время глаза мельника устремляются на плотину — и он цепенеет
от ужаса: плотины как не бывало; вода гуляет через все снасти… Вот тебе и мастак-работник, вот тебе и парень на все
руки! Со всем тем, боже сохрани, если недовольный хозяин начнет упрекать Акима: Аким ничего, правда, не скажет в ответ, но уж зато с этой минуты бросает работу, ходит как словно обиженный, живет как вон глядит; там кочергу швырнет, здесь ногой пихнет, с хозяином и хозяйкой слова не молвит, да вдруг и перешел в другой дом.
Они же, кстати, тебя и умоют! — заключил старый рыбак, подтрунивая над сыном и указывая ему
рукою на отдаленную груду камней, из-за которой раздавался дружный стук вальков и время
от времени показывались головы Анны и снохи ее.
Со всем тем лицо ее выражало более суеты и озабоченности, чем когда-нибудь; она перебегала
от крылечка в клетушку,
от клетушки к задним воротам,
от задних ворот снова к крылечку, и во все время этих путешествий присутствовавшие могли только видеть одни ноги тетушки Анны: верхняя же часть ее туловища исчезала совершенно за горшками, лагунчиками, скрывалась за решетом, корчагою или корытом, которые каждый раз подымались горою на груди ее, придерживаемые в обхват
руками.
— Я полагаю, более всего
от эвтаго
от табаку оно так-то у тебя пересыхает, — посмеиваясь, сказал рыбак. — Ты, вишь, и трубочку, видно, покуриваешь… на все
руки горазд.
Через минуту
от храпа его заволновались даже лохмотья рукава, нечаянно попавшего вместе с
рукою под голову.
Наступило наконец так давно, так нетерпеливо ожидаемое половодье; наступила наконец минута, столько же радостная для рыбака, как первый теплый весенний день для пахаря; спешит он на поле и, приложив
руку свою к глазам, чтобы защитить их
от золотых лучей восходящего солнца, осматривает с веселым выражением тучные изумрудно-зеленые стебельки озимого хлеба, покрывающие землю…
Гуляй, кормилица наша — апрель на дворе!..» — крикнет, бывало, Глеб зычным голосом, расхаживая по берегу, между тем как глаза его нетерпеливо перебегают
от воды к лодкам, а
руки так и зудят схватить невод и пуститься с ним попытать счастья!
— Ну, пущена лодочка на воду, отдана богу на
руки! — весело воскликнул Глеб, когда лодка, отчаленная веслами
от берега, пошла по течению.
Дуня торопливо поставила на стол последнюю перемену, подошла к печке и начала убирать горшки и плошки; но
руки ее рассеянно перебегали
от одного предмета к другому; разговор Глеба, его намеки обращали теперь на себя все внимание девушки.
Глаза его между тем любопытно следили за каждым движением молоденькой, хорошенькой бабенки; они поочередно перебегали
от полуобнаженной груди, которую позволяло различать сбоку наклоненное положение женщины, к полным белым
рукам, открытым выше локтя, и обнаженным ногам, стоявшим в ручье и подрумяненным брызгами холодной воды.
Грустно было выражение лица его. Жена, Дуня, приемыш, Кондратий не были его родные дети; родные дети не окружали его изголовья. Он думал умереть на
руках детей своих — умирал почти круглым, бездетным сиротою. Он долго, почти все утро, оставался погруженным в молчаливое, тягостное раздумье; глаза его были закрыты; время
от времени из широкой, но впалой груди вырывался тяжелый, продолжительный вздох.
Шагах в двадцати
от дому Гришка неожиданно остановился и поспешно удержал
рукою Захара.
Голос старушки, выражение всей фигуры изменялись с непостижимою быстротою; все существо ее мгновенно отдавалось под влияние слов и воспоминаний, которые возникали вереницами в слабой голове ее: они переходили
от украденных полушубков к Дуне,
от Дуни к замку у двери каморы,
от замка к покойному мужу,
от мужа к внучке,
от внучки к Захару,
от Захара к дедушке Кондратию, которого всеслезно просила она вступиться за сирот и сократить словами беспутного, потерянного парня, —
от Кондратия переходили они к Ване и только что полученному письму, и вместе с этими скачками голос ее слабел или повышался, слезы лились обильными потоками или вдруг пересыхали, лицо изображало отчаяние или уныние,
руки бессильно опускались или делали угрожающие жесты.
Дождь яростно, однако ж, хлестал их по спине; но они мало об этом заботились, утешаясь, вероятно, тем, что грудь,
руки и ноги оставались в тепле. Мокрая их одежда, подогреваемая спереди огнем, испускала
от себя пар, подобный тому, какой подымается вечером над водою.
В ожидании обеда, который приносили пастуху из Сосновки, дедушка Кондратий расположился на камнях подле ручья. Но дельный старик никогда не сидел без дела. Отцепив
от кушака связку лык, положив на колени колодку и взяв в
руки кочедык, он принялся оканчивать начатый лапоть.
— О-ох, — произнесла она наконец, отымая
руки от лица. — Как же, батюшка… о-ох! Где ж ты проведал о нем? Али где видел?
Жаркий луч солнца, скользнув между листами яблони и захватив на пути своем верхушку шалаша, падал на
руки Дуни, разливая прозрачный, желтоватый полусвет на свежее, еще прекрасное лицо ее. В двух шагах
от Дуни и дедушки Кондратия резвился мальчик лет одиннадцати с белокурыми вьющимися волосами, свежими глазами и лицом таким же кругленьким и румяным, как яблоки, которые над ними висели.