Неточные совпадения
— Здравствуй, сватьюшка!.. Ну-ну, рассказывай, отколе? Зачем?.. Э, э, да ты и парнишку привел! Не тот ли это, сказывали, что после солдатки
остался… Ась? Что-то на тебя, сват Аким, смахивает… Маленько покоренастее да поплотнее тебя будет, а в остальном — весь, как есть, ты! Вишь, рот-то… Эй, молодец, что рот-то разинул? — присовокупил рыбак, пригибаясь к Грише, который смотрел на него во все глаза. — Сват Аким, или он у тебя так
уж с большим таким ртом и родился?
— Полно же, ну! — вымолвил муж, переменив вдруг голос. — Посмеялся и шабаш! Так
уж и быть: будь по-твоему! Пущай оба
остаются! Мотри только, не говори об этом до поры до времени… Слышь?
— Глеб, — начал снова дядя Аким, но
уже совсем ослабевшим, едва внятным голосом. — Глеб, — продолжал он, отыскивая глазами рыбака, который стоял между тем перед самым лицом его, — тетушка Анна… будьте отцами… сирота!.. Там рубашонка… новая
осталась… отдайте… сирота!.. И сапожишки… в каморе… все… ему!.. Гриша… о-ох, господи.
В избе
остались сноха, Глеб, Василий и Анна, которая стояла
уже на коленях и, обняв ноги покойника, жалобно причитывала.
Плотники были
уже отпущены;
оставалось покрыть только кровлю и вставить рамы.
Дело в том, что с минуты на минуту ждали возвращения Петра и Василия, которые обещали прийти на побывку за две недели до Святой:
оставалась между тем одна неделя, а они все еще не являлись. Такое промедление было тем более неуместно с их стороны, что путь через Оку становился день ото дня опаснее.
Уже поверхность ее затоплялась водою, частию выступавшею из-под льда, частию приносимою потоками, которые с ревом и грохотом низвергались с нагорного берега.
Увидев жену, мать и детей, бегущих навстречу, Петр не показал особой радости или нетерпения; очутившись между ними, он начал с того, что сбросил наземь мешок, висевший за плечами, положил на него шапку, и потом
уже начал здороваться с женою и матерью; черты его и при этом
остались так же спокойны, как будто он расстался с домашними всего накануне.
Зная нрав Глеба, каждый легко себе представит, как приняты были им все эти известия. Он приказал жене
остаться в избе, сам поднялся с лавки, провел ладонью по лицу своему, на котором не было
уже заметно кровинки, и вышел на крылечко. Заслышав голос Дуни, раздавшийся в проулке, он остановился. Это обстоятельство дало, по-видимому, другое направление его мыслям. Он не пошел к задним воротам, как прежде имел намерение, но выбрался на площадку, обогнул навесы и притаился за угол.
Старушка не могла дать себе отчета в своих чувствах: она не объяснила бы, почему рыдание вырвалось у нее теперь, а не прежде; тут только поняла она почему-то, что
уже не
оставалось малейшей надежды; тут только, в виду смерти, осмыслила она всю силу пятидесятилетней привязанности своей, всю важность потери.
По всей вероятности, Гришка обнадеживал
уже себя тем, что недолго
остается терпеть таким образом, что скоро, может статься, заживет он по своей воле и что, следовательно, не стоит заводить шума. Быть может, и это всего вероятнее, остаток совести — чувство, которое благодаря молодым летам не успело совсем еще погаснуть в сердце приемыша, — держало его в повиновении у изголовья умирающего благодетеля.
Приемыш недолго дожидался. Минуту спустя Захар явился к нему, но
уже без полушубка и шапки. Оба эти предмета
остались на время «в ученье» у Герасима, — так выразился по крайней мере Захар.
Сама она со своим младенцем и тетушка Анна ждали
уже минуты, когда
останутся без куска хлеба.
— Не ходи, Дунюшка! Не бойся, родная: он ничего не посмеет тебе сделать…
останься со мной… он те не тронет… чего дрожишь! Полно, касатка… плюнь ты на него, — раздавался голос старушки
уже в сенях.
— Эх, матушка Анна Савельевна, — сказал Кондратий, —
уж лучше пожила бы ты с нами! Не те
уж годы твои, чтобы слоняться по свету по белому, привыкать к новым, чужим местам…
Останься с нами. Много ли нам надыть? Хлебца ломоть да кашки ребенку — вот и все; пожили бы еще вместе: немного годков нам с тобою жить
остается.
И если песня эта, если вид этих лугов не порадуют тогда вашего сердца, если душа ваша не дрогнет, но
останется равнодушною, советую вам пощупать тогда вашу душу, не каменная ли она… а если не каменная, то,
уж верно, способна только оживляться за преферансом, волноваться при словах: «пас», «ремиз», «куплю» и прочей дряни…
Миновав огород, миновав проулок, Ваня повернул за угол. Он недолго
оставался перед избами. Каждая лишняя минута, проведенная на площадке, отравляла радостное чувство, с каким он спешил на родину. Мы
уже объяснили в другом месте нашего рассказа, почему родина дороже простолюдину, чем людям, принадлежащим высшим сословиям.
Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Человек десять
осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это
уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как
уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Простаков. От которого она и на тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько
уже лет не было о нем ни слуху, ни вести, то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она
осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг
уже до того, чтоб самому ему ничего желать не
оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Через полчаса в доме
остаются лишь престарелые и малолетки, потому что прочие
уже отправились к исполнению возложенных на них обязанностей.
Источник, из которого вышла эта тревога,
уже замутился; начала, во имя которых возникла борьба, стушевались;
остается борьба для борьбы, искусство для искусства, изобретающее дыбу, хождение по спицам и т. д.