— Да, пожалуй, если хочешь… Но
воля твоя… elle a 1’air bien bate’… [Она имеет глупый вид (франц.).] Постой, я подзову ее сюда…
— Сирота, батюшка, бездомная, и девка-то совсем хворая… Опричь того, батюшка, позволь слово молвить, больно ломлива, куды ломлива! Умаешься с нею… Ни на какую работу не годна… рубахи состебать не сможет… А я-то стар стал, да и старуха моя тож… перестарились, батюшка… Вестимо, мы твои, Иван Гаврилыч, из
воли твоей выступить не можем, а просим только твоей милости, не прочь ты ее моему парню.
— Что ты это, сударь? — прервал меня Савельич. — Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтоб я стал без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел?
Воля твоя, сударь, а я от тебя не отстану.
Я уверен, что подобная черта страдания перед призванием была и на лице девы Орлеанской, и на лице Иоанна Лейденского, — они принадлежали народу, стихийные чувства, или, лучше, предчувствия, заморенные в нас, сильнее в народе. В их вере был фатализм, а фатализм сам по себе бесконечно грустен. «Да свершится
воля твоя», — говорит всеми чертами лица Сикстинская мадонна. «Да свершится воля твоя», — говорит ее сын-плебей и спаситель, грустно молясь на Масличной горе.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Не умирал! А разве ему и умереть нельзя? Нет, сударыня, это
твои вымыслы, чтоб дядюшкою своим нас застращать, чтоб мы дали тебе
волю. Дядюшка-де человек умный; он, увидя меня в чужих руках, найдет способ меня выручить. Вот чему ты рада, сударыня; однако, пожалуй, не очень веселись: дядюшка
твой, конечно, не воскресал.
— Алексей Александрович, поверь мне, что она оценит
твое великодушие, — сказал он. — Но, видно, это была
воля Божия, — прибавил он и, сказав это, почувствовал, что это было глупо, и с трудом удержал улыбку над своею глупостью.
«Как недогадлива ты, няня!» — // «Сердечный друг, уж я стара, // Стара; тупеет разум, Таня; // А то, бывало, я востра, // Бывало, слово барской
воли…» — // «Ах, няня, няня! до того ли? // Что нужды мне в
твоем уме? // Ты видишь, дело о письме // К Онегину». — «Ну, дело, дело. // Не гневайся, душа моя, // Ты знаешь, непонятна я… // Да что ж ты снова побледнела?» — // «Так, няня, право, ничего. // Пошли же внука своего». —
— Да чего думать-то, след есть, хоть какой да есть. Факт. Не на
волю ж выпустить
твоего красильщика?