Неточные совпадения
Там, наверху, над его головой, топали и шаркали
ногами, что-то тяжелое передвигали
по полу, гремела посуда,
по лестнице вверх и вниз суетливо бегали…
В сумрачной, душной и тяжелой атмосфере
по комнатам почти бесшумно двигались женские фигуры, одетые в темные платья, всегда с видом душевного сокрушения на лицах и всегда в мягких туфлях на
ногах.
Ты оставь ее, пускай в грязи лежит,
по ней пройти можно, чтобы
ног не замарать…
— Де? — раздался торопливый вопрос…
По палубе зашлепали босые
ноги, послышалась возня, мимо лица мальчика сверху скользнули два багра и почти бесшумно вонзились в густую воду…
Багры скользили
по борту и царапались об него со звуком, похожим на скрип зубов. Шлепанье
ног о палубу постепенно удалялось на корму… И вот там вновь раздался стонущий заупокойно возглас...
А жизнь, чуть ты
по ней неверно шагнул, неправильно место в ней себе занял, — тысячью голосов заорет на тебя, да еще и ударит, с
ног собьет.
От крика они разлетятся в стороны и исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом и удалью глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали
по саду так быстро, точно земля горела под
ногами.
Бабы пели песни, мужики шутили и весело поругивались, матросы, изображая собою блюстителей порядка, покрикивали на работавших, доски сходен, прогибаясь под
ногами, тяжело хлюпали
по воде, а на берегу ржали лошади, скрипели телеги и песок под их колесами…
Маякин взглянул на крестника и умолк. Лицо Фомы вытянулось, побледнело, и было много тяжелого и горького изумления в его полуоткрытых губах и в тоскующем взгляде… Справа и слева от дороги лежало поле, покрытое клочьями зимних одежд.
По черным проталинам хлопотливо прыгали грачи. Под полозьями всхлипывала вода, грязный снег вылетал из-под
ног лошадей…
Охваченный тоскливой и мстительной злобой приехал Фома в город. В нем кипело страстное желание оскорбить Медынскую, надругаться над ней. Крепко стиснув зубы и засунув руки глубоко в карманы, он несколько часов кряду расхаживал
по пустынным комнатам своего дома, сурово хмурил брови и все выпячивал грудь вперед. Сердцу его, полному обиды, было тесно в груди. Он тяжело и мерно топал
ногами по полу, как будто ковал свою злобу.
Он испытывал жгучее наслаждение, видя, как смешно размахивают в воздухе толстые руки и как
ноги человека, которого он трепал, подкашиваются под ним, шаркают
по полу.
Растрепанный, взъерошенный, он двигал
по полу
ногами, пытаясь встать; двое черных людей держали его под мышки, руки его висели в воздухе, как надломленные крылья, и он, клокочущим от рыданий голосом, кричал Фоме...
Люди в безумии страха метались
по плоту; он колебался под их
ногами и от этого плыл быстрее. Было слышно, как вода плещет на него и хлюпает под ним. Крики рвали воздух, люди прыгали, взмахивали руками, и лишь стройная фигура Саши неподвижно и безмолвно стояла на краю плота.
У горного берега стояли на якорях две порожние баржи, высокие мачты их, поднявшись в небо, тревожно покачивались из стороны в сторону, выписывая в воздухе невидимый узор. Палубы барж загромождены лесами из толстых бревен; повсюду висели блоки; цепи и канаты качались в воздухе; звенья цепей слабо брякали… Толпа мужиков в синих и красных рубахах волокла
по палубе большое бревно и, тяжело топая
ногами, охала во всю грудь...
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей на них, рабочие, упершись грудями в ручки ворота, рычали, тяжело топали
по палубе. Между барж с шумом плескались волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли
по палубе мимо его
ног, как огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев рабочих покрывал собой все звуки.
Речь старика долетала до него как бы издали; она сливалась со звоном посуды, с шарканьем
ног лакеев
по полу, с чьим-то пьяным криком.
И все качалось из стороны в сторону плавными, волнообразными движениями. Люди то отдалялись от Фомы, то приближались к нему, потолок опускался, а пол двигался вверх, и Фоме казалось, что вот его сейчас расплющит, раздавит. Затем он почувствовал, что плывет куда-то
по необъятно широкой и бурной реке, и, шатаясь на
ногах, в испуге начал кричать...
Левая его рука, худая и тонкая, то крепко потирала лоб, то делала в воздухе какие-то непонятные знаки; босые
ноги шаркали
по полу, на шее трепетала какая-то жила, и даже уши его двигались.
Ежов бегал
по комнате, как охваченный безумием, бумага под
ногами его шуршала, рвалась, летела клочьями. Он скрипел зубами, вертел головой, его руки болтались в воздухе, точно надломленные крылья птицы. Фома смотрел на него со странным, двойственным чувством: он и жалел Ежова, и приятно было ему видеть, как он мучается.
Фому волоком оттащили к борту и, положив его к стенке капитанской каюты, отошли от него, оправляя костюмы, вытирая потные лица. Он, утомленный борьбой, обессиленный позором поражения, лежал молча, оборванный, выпачканный в чем-то, крепко связанный
по рукам и
ногам полотенцами.
Неточные совпадения
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом
ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли
по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк //
По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
«Не надо бы и крылышек, // Кабы нам только хлебушка //
По полупуду в день, — // И так бы мы Русь-матушку //
Ногами перемеряли!» — // Сказал угрюмый Пров.
Здоров, а
ноги слабые, // Дрожат; его-то барыня // В карете цугом ездила // Четверкой
по грибы…
Не знала я, что делала // (Да, видно, надоумила // Владычица!)… Как брошусь я // Ей в
ноги: «Заступись! // Обманом, не по-божески // Кормильца и родителя // У деточек берут!»
Я
по годам высчитывал, // Я миру в
ноги кланялся, // Да мир у нас какой?