Неточные совпадения
Ежов знал все: он рассказывал в училище, что у прокурора родила горничная, а прокуророва жена облила за это мужа горячим кофе; он мог сказать, когда и где лучше ловить ершей, умел делать западни и клетки для птиц; подробно сообщал, отчего и
как повесился солдат в казарме, на чердаке, от
кого из родителей учеников учитель получил сегодня подарок и
какой именно подарок.
Одни из них стремятся достичь до купола небес плавным полетом сокола, широко распростирая крылья и
как бы не двигая ими, другие — играют, кувыркаются в воздухе, снежным
комом падают вниз и снова, стрелою, летят в высоту.
— Поди ж ты!
Как будто он ждет чего-то, —
как пелена какая-то на глазах у него… Мать его, покойница, вот так же ощупью ходила по земле. Ведь вон Африканка Смолин на два года старше — а поди-ка ты
какой! Даже понять трудно,
кто кому теперь у них голова — он отцу или отец ему? Учиться хочет exать, на фабрику какую-то, — ругается: «Эх, говорит, плохо вы меня, папаша, учили…» Н-да! А мой — ничего из себя не объявляет… О, господи!
— Симбирск… —
как эхо повторил Фома, чувствуя, что он снова не в состоянии сказать ни слова. Но она, должно быть, поняв, с
кем имеет дело, — вдруг бойким шепотом спросила его...
Она сидела у борта на палубе и, прислонясь головой к куче каната, плакала. Фома видел,
как дрожали белые
комья ее обнаженных плеч, слышал тяжелые вздохи, ему стало тяжело.
— Ну, я этого не понимаю… — качая головой, сказал Фома. —
Кто это там о моем счастье заботится? И опять же,
какое они счастье мне устроить могут, ежели я сам еще не знаю, чего мне надо? Нет, ты вот что, ты бы на этих посмотрела… на тех, что вот обедали…
— Да-а, — задумчиво заговорила девушка, — с каждым днем я все больше убеждаюсь, что жить — трудно… Что мне делать? Замуж идти? За
кого? За купчишку, который будет всю жизнь людей грабить, пить, в карты играть? Не хочу! Я хочу быть личностью… я — личность, потому что уже понимаю,
как скверно устроена жизнь. Учиться? Разве отец пустит… Бежать? Не хватает храбрости… Что же мне делать?
— Жизнь строга… она хочет, чтоб все люди подчинялись ее требованиям, только очень сильные могут безнаказанно сопротивляться ей… Да и могут ли? О, если б вы знали,
как тяжело жить… Человек доходит до того, что начинает бояться себя… он раздвояется на судью и преступника, и судит сам себя, и ищет оправдания перед собой… и он готов и день и ночь быть с тем,
кого презирает,
кто противен ему, — лишь бы не быть наедине с самим собой!
— В твои годы отец твой… водоливом тогда был он и около нашего села с караваном стоял… в твои годы Игнат ясен был,
как стекло… Взглянул на него и — сразу видишь, что за человек. А на тебя гляжу — не вижу — что ты?
Кто ты такой? И сам ты, парень, этого не знаешь… оттого и пропадешь… Все теперешние люди — пропасть должны, потому — не знают себя… А жизнь — бурелом, и нужно уметь найти в ней свою дорогу… где она? И все плутают… а дьявол — рад… Женился ты?
Ананий смотрел на Фому так странно,
как будто видел за ним еще кого-то,
кому больно и страшно было слышать его слова и чей страх, чья боль радовали его…
— То есть
как не за нее? А за
кого? — удивился Фома.
— Он, этот самый,
кто такой? — спросил Фома и вдруг засмеялся. —
Как он кричал, — дурак!
— Я не говорю — зря! Облаяли,
как и следовало… И
кто это разошелся?
— Я? Я ему — голову откушу! Ду-реха! Что я могу сделать? Они, эти писаки, неглупый народ… Сила, черти! А я не губернатор… да и тот ни руку вывихнуть, ни языка связать не может… Они,
как мыши, — грызут помаленьку… н-да! Ну, так
кто же это?
— А в
какой газете написано про то, что тебе жить скучно и давно уж замуж пора? Вот те и не защищают твоего интересу! Да и моего не защищают…
Кто знает, чего я хочу?
Кто, кроме меня, интересы мои понимает?
Она казалась Фоме самой умной из всех,
кто окружал его, самой жадной на шум и кутеж; она всеми командовала, постоянно выдумывала что-нибудь новое и со всеми людьми говорила одинаково: с извозчиком, лакеем и матросом тем же тоном и такими же словами,
как и с подругами своими и с ним, Фомой.
— Не смотри, что я гулящая! И в грязи человек бывает чище того,
кто в шелках гуляет… Знал бы ты, что я про вас, кобелей, думаю,
какую злобу я имею против вас! От злобы и молчу… потому — боюсь, что, если скажу ее, — пусто в душе будет… жить нечем будет!..
К лесам тоже прилепились синие и красные
комья; ветер, раздувая рубахи и порты, придавал людям странные формы, делая их то горбатыми, то круглыми и надутыми,
как пузыри.
— Один — пропал… другой — пьяница!.. Дочь…
Кому же я труд свой перед смертью сдам?.. Зять был бы… Я думал — перебродит Фомка, наточится, — отдам тебя ему и с тобой всё — на! Фомка негоден… А другого на место его — не вижу…
Какие люди пошли!.. Раньше железный был народ, а теперь — никакой прочности не имеют… Что это? Отчего?
— Молчи уж! — грубо крикнул на нее старик. — Даже того не видишь, что из каждого человека явно наружу прет…
Как могут быть все счастливы и равны, если каждый хочет выше другого быть? Даже нищий свою гордость имеет и пред другими чем-нибудь всегда хвастается… Мал ребенок — и тот хочет первым в товарищах быть… И никогда человек человеку не уступит — дураки только это думают… У каждого — душа своя… только тех,
кто души своей не любит, можно обтесать под одну мерку… Эх ты!.. Начиталась, нажралась дряни…
— Н-да, я, брат, кое-что видел… — заговорил он, встряхивая головой. — И знаю я, пожалуй, больше, чем мне следует знать, а знать больше, чем нужно, так же вредно для человека,
как и не знать того, что необходимо. Рассказать тебе,
как я жил? Попробую. Никогда никому не рассказывал о себе… потому что ни в
ком не возбуждал интереса… Преобидно жить на свете, не возбуждая в людях интереса к себе!..
Глядя в зеркало на свое взволнованное лицо, на котором крупные и сочные губы казались еще краснее от бледности щек, осматривая свой пышный бюст, плотно обтянутый шелком, она почувствовала себя красивой и достойной внимания любого мужчины,
кто бы он ни был. Зеленые камни, сверкавшие в ее ушах, оскорбляли ее,
как лишнее, и к тому же ей показалось, что их игра ложится ей на щеки тонкой желтоватой тенью. Она вынула из ушей изумруды, заменив их маленькими рубинами, думая о Смолине — что это за человек?
— Я? Все равно мне… Я к тому, что барственно как-то, когда сигара… Я просто так сказал, — смешно мне… Этакий солидный старичина, борода по-иностранному, сигара в зубах…
Кто такой? Мой сынишка — хе-хе-хе! — Старик толкнул Тараса в плечо и отскочил от него,
как бы испугавшись, — не рано ли он радуется, так ли,
как надо, относится к этому полуседому человеку? И он пытливо и подозрительно заглянул в большие, окруженные желтоватыми припухлостями, глаза сына.
— Ладно уж! Богу только известно,
кто пред
кем виноват… Он, справедливый, скажет это тебе, погоди! Не время нам с тобой об этом теперь разговаривать… Ты вот что скажи — чем ты занимался в эти годы?
Как это ты на содовый завод попал? В люди-то
как выбился?
— Строители жизни! Гущин — подаешь ли милостыню племяшам-то? Подавай хоть по копейке в день… немало украл ты у них… Бобров! Зачем на любовницу наврал, что обокрала она тебя, и в тюрьму ее засадил? Коли надоела — сыну бы отдал… все равно, он теперь с другой твоей шашни завел… А ты не знал? Эх, свинья толстая.! А ты, Луп, — открой опять веселый дом да и лупи там гостей,
как липки… Потом тебя черти облупят, ха-ха!.. С такой благочестивой рожей хорошо мошенником быть!..
Кого ты убил тогда, Луп?
Этот шепот придал силы Фоме, и он с уверенностью начал швырять насмешки и ругательства в тех,
кто попадался ему на глаза. Он радостно рычал, видя,
как действуют его слова. Его слушали молча, внимательно; несколько человек подвинулись поближе к нему.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери
кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом
каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда
кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький —
как его узнаешь,
кто он?
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй,
кто там?