Неточные совпадения
Не прошло полугода со дня смерти жены, как он уже посватался к дочери знакомого ему по делам уральского казака-старообрядца. Отец невесты, несмотря на то, что Игнат был и на Урале известен как «шалый»
человек, выдал за него дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми
глазами и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату; а он гордился своей женой и любил ее любовью здорового самца, но вскоре начал задумчиво и зорко присматриваться к ней.
Голова у него была похожа на яйцо и уродливо велика. Высокий лоб, изрезанный морщинами, сливался с лысиной, и казалось, что у этого
человека два лица — одно проницательное и умное, с длинным хрящеватым носом, всем видимое, а над ним — другое, без
глаз, с одними только морщинами, но за ними Маякин как бы прятал и
глаза и губы, — прятал до времени, а когда оно наступит, Маякин посмотрит на мир иными
глазами, улыбнется иной улыбкой.
Человек этот был высок и наг,
глаза у него были огромные, как у Нерукотворного Спаса, и голос — как большая медная труба, на которой играют солдаты в лагерях.
Случай с лоцманом и машинистом направил внимание мальчика на окружающее;
глаза Фомы стали зорче: в них явилась сознательная пытливость, и в его вопросах отцу зазвучало стремление понять, — какие нити и пружины управляют действиями
людей?
И вот весной Игнат отправил сына с двумя баржами хлеба на Каму. Баржи вел пароход «Прилежный», которым командовал старый знакомый Фомы, бывший матрос Ефим, — теперь Ефим Ильич, тридцатилетний квадратный
человек с рысьими
глазами, рассудительный, степенный и очень строгий капитан.
Он не обернулся посмотреть, кто бросил эти слова. Богатые
люди, сначала возбуждавшие в нем робость перед ними, утрачивали в его
глазах обаяние. Не раз они уже вырывали из рук его ту или другую выгодную поставку; он ясно видел, что они и впредь это сделают, все они казались ему одинаково алчными до денег, всегда готовыми надуть друг друга. Когда он сообщил крестному свое наблюдение, старик сказал...
Фома смотрел на нее и видел, что наедине сама с собой она не была такой красивой, как при
людях, — ее лицо серьезней и старей, в
глазах нет выражения ласки и кротости, смотрят они скучно. И поза ее была усталой, как будто женщина хотела подняться и — не могла.
— Молчал бы! — крикнул Ананий, сурово сверкая
глазами. — Тогда силы у
человека больше было… по силе и грехи! Тогда
люди — как дубы были… И суд им от господа будет по силам их… Тела их будут взвешены, и измерят ангелы кровь их… и увидят ангелы божии, что не превысит грех тяжестью своей веса крови и тела… понимаешь? Волка не осудит господь, если волк овцу пожрет… но если крыса мерзкая повинна в овце — крысу осудит он!
Холодный, бодрящий ветер порывисто метался в улице, гоняя сор, бросая пыль в лицо прохожих. Во тьме торопливо шагали какие-то
люди. Фома морщился от пыли, щурил
глаза и думал...
— Милый
человек! — ласково сказал Фома. — Аль он не стоит трепки? Не подлец он? Как можно за
глаза сказать такое? Нет, ты к ней поди и ей скажи… самой ей, прямо!..
Все засуетились, заговорили о чем-то; Фома смотрел недоумевающими
глазами и все вздрагивал.
Люди, покачиваясь, ходили по плотам, бледные, утомленные, и говорили друг другу что-то нелепое, бессвязное. Саша бесцеремонно толкала их, собирая свои вещи.
Любовь волновалась, расхваливая возлюбленных ею
людей; ее лицо вспыхнуло румянцем, и
глаза смотрели на отца с таким чувством, точно она просила верить ей, будучи не в состоянии убедить.
А Фома воодушевлялся желанием говорить что-то правильное и веское, после чего бы все эти
люди отнеслись к нему как-нибудь иначе, — ему не нравилось, что все они, кроме русого, молчат и смотрят на него недружелюбно, исподлобья, такими скучными, угрюмыми
глазами.
— Однако — все живут, шумят, а я только
глазами хлопаю… Мать, что ли, меня бесчувственностью наградила? Крестный говорит — она как лед была… И все ее тянуло куда-то… Пошел бы к
людям и сказал: «Братцы, помогите! Жить не могу!» Оглянешься — некому сказать… Все — сволочи!
Пароход пристал,
люди хлынули волной на пристань. Затертый толпою Маякин на минуту скрылся из
глаз и снова вынырнул, улыбаясь торжествующей улыбкой. Фома, сдвинув брови, в упор смотрел на него и подвигался навстречу ему, медленно шагая по мосткам. Его толкали в спину, навалились на него, теснили — все это еще более возбуждало. Вот он столкнулся со стариком, и тот встретил его вежливеньким поклоном и вопросом...
Он представлял себя в средине огромной, суетливой толпы
людей, которые неизвестно для чего мятутся, лезут друг на друга…
глаза у них жадно вытаращены,
люди орут, падают, давят друг друга, все толкутся на одном месте.
Ночами, оставаясь один на один с собой, он, крепко закрыв
глаза, представлял себе темную толпу
людей, страшную огромностью своей.
Все это вскипало в груди до напряженного желания, — от силы которого он задыхался, на
глазах его являлись слезы, и ему хотелось кричать, выть зверем, испугать всех
людей — остановить их бессмысленную возню, влить в шум и суету жизни что-то свое, сказать какие-то громкие, твердые слова, направить их всех в одну сторону, а не друг против друга.
Наборщиков было
человек двенадцать; прилично одетые, они держались с Ежовым просто, по-товарищески, и это несколько удивляло и смущало Фому, в
глазах которого Ежов все-таки был чем-то вроде хозяина или начальника для них, а они — только слуги его.
Молодые
люди, оставшись один на один, перекинулись несколькими пустыми фразами и, должно быть, почувствовав, что это только отдаляет их друг от друга, оба замолчали тяжелым и неловким, выжидающим молчанием. Любовь, взяв апельсин, с преувеличенным вниманием начала чистить его, а Смолин осмотрел свои усы, опустив
глаза вниз, потом тщательно разгладил их левой рукой, поиграл ножом и вдруг пониженным голосом спросил у девушки...
Любовь вздрогнула и взглянула на рыжего
человека благодарными
глазами, говоря ему...
— Я? Все равно мне… Я к тому, что барственно как-то, когда сигара… Я просто так сказал, — смешно мне… Этакий солидный старичина, борода по-иностранному, сигара в зубах… Кто такой? Мой сынишка — хе-хе-хе! — Старик толкнул Тараса в плечо и отскочил от него, как бы испугавшись, — не рано ли он радуется, так ли, как надо, относится к этому полуседому
человеку? И он пытливо и подозрительно заглянул в большие, окруженные желтоватыми припухлостями,
глаза сына.
У Ежова на диване сидел лохматый
человек в блузе, в серых штанах. Лицо у него было темное, точно копченое,
глаза неподвижные и сердитые, над толстыми губами торчали щетинистые солдатские усы. Сидел он на диване с ногами, обняв их большущими ручищами и положив на колени подбородок. Ежов уселся боком в кресле, перекинув ноги через его ручку. Среди книг и бумаг на столе стояла бутылка водки, в комнате пахло соленой рыбой.
— Оказалось, по розыску моему, что слово это значит обожание, любовь, высокую любовь к делу и порядку жизни. «Так! — подумал я, — так! Значит — культурный
человек тот будет, который любит дело и порядок… который вообще — жизнь любит — устраивать, жить любит, цену себе и жизнь знает… Хорошо!» — Яков Тарасович вздрогнул; морщины разошлись по лицу его лучами от улыбающихся
глаз к губам, и вся его лысая голова стала похожа на какую-то темную звезду.
Фома оттолкнулся от стола, выпрямился и, все улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие речи. Среди этих солидных
людей он был самый молодой и красивый. Стройная фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных тел с толстыми животами. Смуглое лицо с большими
глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.
Толпа
людей, стоявших против него, колыхнулась, как кусты под ветром. Раздался тревожный шепот. Лицо Фомы потемнело,
глаза стали круглыми…
Этот шепот придал силы Фоме, и он с уверенностью начал швырять насмешки и ругательства в тех, кто попадался ему на
глаза. Он радостно рычал, видя, как действуют его слова. Его слушали молча, внимательно; несколько
человек подвинулись поближе к нему.
Теперь, при Маякине,
люди, издевавшиеся над Фомой, — молчали, вопросительно и с любопытством поглядывая на старика и ожидая от него чего-то. Он был спокоен, но
глаза у него поблескивали как-то несообразно событию, — светло…