Неточные совпадения
Но во всех трех полосах жизни Игната не покидало одно страстное желание — желание иметь сына, и чем старее он становился,
тем сильнее желал. Часто между ним и женой происходили такие беседы. Поутру, за чаем, или в полдень, за обедом, он, хмуро взглянув на жену, толстую, раскормленную женщину, с румяным лицом и сонными
глазами, спрашивал ее...
В
то время ему было сорок три года; высокий, широкоплечий, он говорил густым басом, как протодьякон; большие
глаза его смотрели из-под темных бровей смело и умно; в загорелом лице, обросшем густой черной бородой, и во всей его мощной фигуре было много русской, здоровой и грубой красоты; от его плавных движений и неторопливой походки веяло сознанием силы. Женщинам он нравился и не избегал их.
Не прошло полугода со дня смерти жены, как он уже посватался к дочери знакомого ему по делам уральского казака-старообрядца. Отец невесты, несмотря на
то, что Игнат был и на Урале известен как «шалый» человек, выдал за него дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми
глазами и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату; а он гордился своей женой и любил ее любовью здорового самца, но вскоре начал задумчиво и зорко присматриваться к ней.
Что-то новое явилось в его темных
глазах, более детское и наивное, менее серьезное; одиночество и темнота, порождая в нем жуткое чувство ожидания чего-то, волновали и возбуждали его любопытство, заставляли его идти в темный угол и смотреть, что скрыто там, в покровах
тьмы?
— Ведь ты разбойник, тятя? Я знаю уж… — хитро прищуривая
глаза, говорил Фома, довольный
тем, что так легко вошел в скрытую от него жизнь отца.
Целые дни Фома проводил на капитанском мостике рядом с отцом. Молча, широко раскрытыми
глазами смотрел он на бесконечную панораму берегов, и ему казалось, что он движется по широкой серебряной тропе в
те чудесные царства, где живут чародеи и богатыри сказок. Порой он начинал расспрашивать отца о
том, что видел. Игнат охотно и подробно отвечал ему, но мальчику не нравились ответы: ничего интересного и понятного ему не было в них, и не слышал он
того, что желал бы услышать. Однажды он со вздохом заявил отцу...
Всматриваясь во
тьму пристально, до боли в
глазах, мальчик различал в ней черные груды и огоньки, еле горевшие высоко над ними…
Ночами иногда он вдруг просыпался и подолгу прислушивался к тишине вокруг, пристально рассматривая
тьму широко раскрытыми
глазами.
От крика они разлетятся в стороны и исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом и удалью
глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о
том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно земля горела под ногами.
Яков Тарасович прищурил
глаза, пожевал губами и, отвернувшись от крестника, с минуту помолчал. Пролетка въехала в узкую улицу, и, увидав издали крышу своего дома, Фома невольно всем телом двинулся вперед. В
то же время крестный, плутовато и ласково улыбаясь, спросил его...
— Не могу! — воскликнул Маякин, и
глаза его тревожно заиграли. — Каждый говорит
тем самым языком, какой имеет. Суров я кажусь? Так, что ли?
— Эх, голова садовая,
то есть — капуста! — сказал Маякин с улыбочкой. — Ты вот ужо приезжай-ка ко мне, я тебе насчет всего этого
глаза открою… надо учить тебя! Приедешь?
— Так! — согласился Фома, желая скорее услышать
то недоговоренное, что сверкало уже в
глазах крестного.
Он не обернулся посмотреть, кто бросил эти слова. Богатые люди, сначала возбуждавшие в нем робость перед ними, утрачивали в его
глазах обаяние. Не раз они уже вырывали из рук его
ту или другую выгодную поставку; он ясно видел, что они и впредь это сделают, все они казались ему одинаково алчными до денег, всегда готовыми надуть друг друга. Когда он сообщил крестному свое наблюдение, старик сказал...
Но ему было не легче и наедине с ней. Встречая его ласковой улыбкой, она усаживалась с ним в одном из уютных уголков гостиной и обыкновенно начинала разговор с
того, что, изгибаясь кошкой, заглядывала ему в
глаза темным взглядом, в котором вспыхивало что-то жадное.
— Видите… ежели женщина, которая…
то есть родила,
то у нее
глаза… совсем не такие…
Парень смотрел на нее, чувствуя себя обезоруженным ее ласковыми словами и печальной улыбкой.
То холодное и жесткое, что он имел в груди против нее, — таяло в нем от теплого блеска ее
глаз. Женщина казалась ему теперь маленькой, беззащитной, как дитя. Она говорила что-то ласковым голосом, точно упрашивала, и все улыбалась; но он не вслушивался в ее слова.
Все было давно знакомо ему, но сегодня все смотрело как-то ново, хотя
та же масса мелочей заполняла комнату, стены были покрыты картинами, полочками, красивые и яркие вещицы отовсюду лезли в
глаза.
— Я? Я знаю! — уверенно сказал Щуров, качнув головой, и
глаза его потемнели. — Я сам тоже предстану пред господом… не налегке… Понесу с собой ношу тяжелую пред святое лицо его… Я сам тоже тешил дьявола… только я в милость господню верую, а Яшка не верит ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай… Яшка в бога не верит… это я знаю! И за
то, что не верит, — на земле еще будет наказан!
— Какая теперь у вас работа? — качая головой, говорил старик, и
глаза его все играли,
то темнея,
то снова проясняясь.
Фома смотрел на Щурова и удивлялся. Это был совсем не
тот старик, что недавно еще говорил словами прозорливца речи о дьяволе… И лицо и
глаза у него тогда другие были, — а теперь он смотрел жестко, безжалостно, и на щеках, около ноздрей, жадно вздрагивали какие-то жилки. Фома видел, что, если не заплатить ему в срок, — он действительно тотчас же опорочит фирму протестом векселей…
Холодный, бодрящий ветер порывисто метался в улице, гоняя сор, бросая пыль в лицо прохожих. Во
тьме торопливо шагали какие-то люди. Фома морщился от пыли, щурил
глаза и думал...
Та тотчас погладила рукой горло и уставилась круглыми
глазами в лицо сестры. Саша встала на ноги, оперлась рукой о стол и, подняв голову, сильным, почти мужским голосом певуче заговорила...
Он обращался к своему соседу,
тот ответил ему пьяной улыбкой. Ухтищев тоже был пьян. Посоловевшими
глазами глядя в лицо своей дамы, он что-то бормотал. Дама с птичьим лицом клевала конфеты, держа коробку под носом у себя. Павленька ушла на край плота и, стоя там, кидала в воду корки апельсина.
— Та-ак! — зловеще измеряя
глазами капитана, протянул Маякин. — Н-ну, Ефимушка, сдеру же я с тебя шкуру…
Пароход пристал, люди хлынули волной на пристань. Затертый толпою Маякин на минуту скрылся из
глаз и снова вынырнул, улыбаясь торжествующей улыбкой. Фома, сдвинув брови, в упор смотрел на него и подвигался навстречу ему, медленно шагая по мосткам. Его толкали в спину, навалились на него, теснили — все это еще более возбуждало. Вот он столкнулся со стариком, и
тот встретил его вежливеньким поклоном и вопросом...
Вопросы сыпались на голову Любови неожиданно для нее, она смутилась. Она и довольна была
тем, что отец спрашивает ее об этом, и боялась отвечать ему, чтоб не уронить себя в его
глазах. И вот, вся как-то подобравшись, точно собираясь прыгнуть через стол, она неуверенно и с дрожью в голосе сказала...
Одобрения Фомы и его горящие удовольствием
глаза вдохновляли Ежова еще более, он все громче выл и рычал,
то в изнеможении падая на диван,
то снова вскакивая и подбегая к Фоме.
— Я? Все равно мне… Я к
тому, что барственно как-то, когда сигара… Я просто так сказал, — смешно мне… Этакий солидный старичина, борода по-иностранному, сигара в зубах… Кто такой? Мой сынишка — хе-хе-хе! — Старик толкнул Тараса в плечо и отскочил от него, как бы испугавшись, — не рано ли он радуется, так ли, как надо, относится к этому полуседому человеку? И он пытливо и подозрительно заглянул в большие, окруженные желтоватыми припухлостями,
глаза сына.
Она
то и дело появлялась в комнате. Ее лицо сияло счастьем, и
глаза с восторгом осматривали черную фигуру Тараса, одетого в такой особенный, толстый сюртук с карманами на боках и с большими пуговицами. Она ходила на цыпочках и как-то все вытягивала шею по направлению к брату. Фома вопросительно поглядывал на нее, но она его не замечала, пробегая мимо двери с тарелками и бутылками в руках.
Через несколько минут Фома, раздетый, лежал на диване и сквозь полузакрытые
глаза следил за Ежовым, неподвижно в изломанной позе сидевшим за столом. Он смотрел в пол, и губы его тихо шевелились… Фома был удивлен — он не понимал, за что рассердился на него Ежов? Не за
то же, что ему отказали от квартиры? Ведь он сам кричал…
Они стояли в благоговейном молчании; лица их были благочестиво сосредоточены; молились они истово и усердно, глубоко вздыхая, низко кланяясь, умиленно возводя
глаза к небу. А Фома смотрел
то на
того,
то на другого и вспоминал
то, что ему было известно о них.
— Оказалось, по розыску моему, что слово это значит обожание, любовь, высокую любовь к делу и порядку жизни. «Так! — подумал я, — так! Значит — культурный человек
тот будет, который любит дело и порядок… который вообще — жизнь любит — устраивать, жить любит, цену себе и жизнь знает… Хорошо!» — Яков Тарасович вздрогнул; морщины разошлись по лицу его лучами от улыбающихся
глаз к губам, и вся его лысая голова стала похожа на какую-то темную звезду.
Этот шепот придал силы Фоме, и он с уверенностью начал швырять насмешки и ругательства в
тех, кто попадался ему на
глаза. Он радостно рычал, видя, как действуют его слова. Его слушали молча, внимательно; несколько человек подвинулись поближе к нему.