Неточные совпадения
Не прошло полугода со дня смерти жены, как он уже посватался к дочери знакомого ему по делам уральского казака-старообрядца.
Отец невесты, несмотря на то, что Игнат был и на Урале известен как «шалый» человек, выдал за него дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми
глазами и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату; а он гордился своей женой и любил ее любовью здорового самца, но вскоре начал задумчиво и зорко присматриваться к ней.
Отца он боялся, но любил его. Громадный рост Игната, его трубный голос, бородатое лицо, голова в густой шапке седых волос, сильные, длинные руки и сверкающие
глаза — все это придавало Игнату сходство со сказочными разбойниками.
— Ведь ты разбойник, тятя? Я знаю уж… — хитро прищуривая
глаза, говорил Фома, довольный тем, что так легко вошел в скрытую от него жизнь
отца.
А если Фоме нездоровилось,
отец его, бросая все свои дела, не уходил из дома и, надоедая сестре и сыну нелепыми вопросами и советами, хмурый, с боязнью в
глазах, ходил по комнатам сам не свой и охал.
Целые дни Фома проводил на капитанском мостике рядом с
отцом. Молча, широко раскрытыми
глазами смотрел он на бесконечную панораму берегов, и ему казалось, что он движется по широкой серебряной тропе в те чудесные царства, где живут чародеи и богатыри сказок. Порой он начинал расспрашивать
отца о том, что видел. Игнат охотно и подробно отвечал ему, но мальчику не нравились ответы: ничего интересного и понятного ему не было в них, и не слышал он того, что желал бы услышать. Однажды он со вздохом заявил
отцу...
На вопросы
отца он передал ему разговор лоцмана с машинистом. Лицо Игната омрачилось, и
глаза гневно сверкнули.
Случай с лоцманом и машинистом направил внимание мальчика на окружающее;
глаза Фомы стали зорче: в них явилась сознательная пытливость, и в его вопросах
отцу зазвучало стремление понять, — какие нити и пружины управляют действиями людей?
Обедая с
отцом, он был задумчив и посматривал на Игната с боязнью в
глазах.
— Зачем они толкали его? — допрашивал мальчик, крепко прижавшись к
отцу и закрыв
глаза от страха…
Фома опустил
глаза и молчал, стоя против
отца.
Фома подошел к
отцу, сидевшему на стуле, и стал между колен у него, а Игнат положил ему руки на плечи и, усмехаясь, заглянул в его
глаза.
И все-таки, даже когда Фоме минуло девятнадцать лет, — было в нем что-то детское, наивное, отличавшее его от сверстников. Они смеялись над ним, считая его глупым; он держался в стороне от них, обиженный отношением к нему. А
отцу и Маякину, которые не спускали его с
глаз, эта неопределенность характера Фомы внушала серьезные опасения.
— Поди ж ты! Как будто он ждет чего-то, — как пелена какая-то на
глазах у него… Мать его, покойница, вот так же ощупью ходила по земле. Ведь вон Африканка Смолин на два года старше — а поди-ка ты какой! Даже понять трудно, кто кому теперь у них голова — он
отцу или
отец ему? Учиться хочет exать, на фабрику какую-то, — ругается: «Эх, говорит, плохо вы меня, папаша, учили…» Н-да! А мой — ничего из себя не объявляет… О, господи!
Фигура женщины все уменьшалась, точно таяла, а Фома, не отрывая
глаз, смотрел на нее и чувствовал, что помимо страха за
отца и тоски о женщине — в душе его зарождается какое-то новое, сильное и едкое ощущение.
Фома взглянул из-за плеча
отца и увидал: в переднем углу комнаты, облокотясь на стол, сидела маленькая женщина с пышными белокурыми волосами; на бледном лице ее резко выделялись темные
глаза, тонкие брови и пухлые, красные губы. Сзади кресла стоял большой филодендрон — крупные, узорчатые листья висели в воздухе над ее золотистой головкой.
Он открыл
глаза и увидал, что
отец сидит на стуле у его кровати, однозвучно и глухо повторяя...
Поющие волны звона колебали воздух, насыщенный ими, и таяли в ясной синеве неба. Фома задумчиво смотрел на лицо
отца и видел, что тревога исчезает из
глаз его, они оживляются…
Люба быстро встала и, бросив полотенце из рук на спинку стула, ушла…
Отец, сощурив
глаза, досмотрел ей вслед, побарабанил пальцами по столу и заговорил...
Любовь волновалась, расхваливая возлюбленных ею людей; ее лицо вспыхнуло румянцем, и
глаза смотрели на
отца с таким чувством, точно она просила верить ей, будучи не в состоянии убедить.
У нее на
глазах появились слезы;
отец заметил их, и лицо его вздрогнуло.
Вопросы сыпались на голову Любови неожиданно для нее, она смутилась. Она и довольна была тем, что
отец спрашивает ее об этом, и боялась отвечать ему, чтоб не уронить себя в его
глазах. И вот, вся как-то подобравшись, точно собираясь прыгнуть через стол, она неуверенно и с дрожью в голосе сказала...
— «Господи боже
отец наших, заповедавый Ною, рабу твоему, устроити кивот ко спасению мира…» — густым басовым голосом говорил священник, возводя
глаза к небу и простирая вверх руки: — «И сей корабль соблюди и даждь ему ангела блага, мирна… хотящие плыти на нем сохрани…»
Неточные совпадения
А Клим полой суконною // Отер
глаза бесстыжие // И пробурчал: «
Отцы!
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить
отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в
глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот
отец! Вот послушать! Поди за кого хочешь, лишь бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль есть в
глазах дворянин, малый молодой…
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери, стали позади Стародума.
Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к руке. Еремеевна взяла место в стороне и, сложа руки, стала как вкопанная, выпяля
глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет
глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую
отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте.