Неточные совпадения
Однажды мы едва не утонули
в какой-то трясине, другой раз мы
попали в облаву и ночевали
в части вместе с двумя десятками разных приятелей из «стеклянного завода», с точки зрения
полиции оказавшихся подозрительными личностями.
— Как она меня!.. — с изумлением продолжал он через несколько секунд, оставаясь
в старой позе, на ларе, на коленях и упираясь руками
в пологий подоконник. —
В полицию попала… пьяная… с каким-то чертом. Скоро как порешила! — Он глубоко вздохнул, слез с ларя, сел на мешок, обнял голову руками, покачался и спросил меня вполголоса...
— Извольте. Я бежал из дома и не желаю, чтобы мои родители знали, где я и, наконец, что я
попал в полицию. Вы на моем месте поступили бы, уверен я, так же, так как не хотели бы беспокоить отца и мать.
Мы пришли в Керчь поздно вечером и принуждены были ночевать под мостками с пароходной пристани на берег. Нам не мешало спрятаться: мы знали, что из Керчи, незадолго до нашего прихода, был вывезен весь лишний народ — босяки, мы побаивались, что
попадём в полицию; а так как Шакро путешествовал с чужим паспортом, то это могло повести к серьёзным осложнениям в нашей судьбе.
Неточные совпадения
— Ишь лохмотьев каких набрал и
спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим смехом. Мигом сунул он все под шинель и пристально впился
в нее глазами. Хоть и очень мало мог он
в ту минуту вполне толково сообразить, но чувствовал, что с человеком не так обращаться будут, когда придут его брать. «Но…
полиция?»
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно
падая куда-то, полузабытые картины:
полиция загоняет московских студентов
в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его
в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
Угроза эта была чином, посвящением, мощными шпорами. Совет Лесовского
попал маслом
в огонь, и мы, как бы облегчая будущий надзор
полиции, надели на себя бархатные береты a la Karl Sand и повязали на шею одинакие трехцветные шарфы!
Пятнадцать лет тому назад, будучи
в ссылке,
в одну из изящнейших, самых поэтических эпох моей жизни, зимой или весной 1838 года, написал я легко, живо, шутя воспоминания из моей первой юности. Два отрывка, искаженные цензурою, были напечатаны. Остальное погибло; я сам долею сжег рукопись перед второй ссылкой, боясь, что она
попадет в руки
полиции и компрометирует моих друзей.
У меня
в кисете был перочинный ножик и карандаш, завернутые
в бумажке; я с самого начала думал об них и, говоря с офицером, играл с кисетом до тех пор, пока ножик мне
попал в руку, я держал его сквозь материю и смело высыпал табак на стол, жандарм снова его всыпал. Ножик и карандаш были спасены — вот жандарму с аксельбантом урок за его гордое пренебрежение к явной
полиции.