Неточные совпадения
Все
люди, когда удят, не кричат, не разговаривают, чтобы не пугать, — Ларион поёт неумолчно, а то рассказывает мне жития разные или о боге говорит, и всегда к нему рыба
шла.
Спел он и ещё, а тут солнышко взошло, оглянулись
люди — ясный день с востока
идёт, Мигун среди них улыбается, ожидает смерть без страха. Сконфузились мужики.
Очень я утвердился на этом — надо обороняться чем-нибудь против насмешек, а иной обороны не было на уме. Не взлюбили меня и уж начали зазорно звать, а я — драться стал. Парнишка крепкий был, дрался ловко.
Пошли на меня жалобы, говорят дьячку
люди, отцы и матери...
Но уж опоздал он — мне в ту пору было лет двенадцать, и обиды я чувствовал крепко. Потянуло меня в сторону от
людей, снова стал я ближе к дьячку, целую зиму мы с ним по лесу лазили, птиц ловили, а учиться я хуже
пошёл.
Погасла милая душа его, и сразу стало для меня темно и холодно. Когда его хоронили, хворый я лежал и не мог проводить на погост дорогого
человека, а встал на ноги — первым делом
пошёл на могилу к нему, сел там — и даже плакать не мог в тоске. Звенит в памяти голос его, оживают речи, а
человека, который бы ласковую руку на голову мне положил, больше нет на земле. Всё стало чужое, далёкое… Закрыл глаза, сижу. Вдруг — поднимает меня кто-то: взял за руку и поднимает. Гляжу — Титов.
Иду — как пьяный, тоска мне, куда
идти — не знаю. К себе, на постоялый, — не хочется: шум там и пьянство. Пришёл куда-то на окраину города, стоят домики маленькие, жёлтыми окнами в поле глядят; ветер снегом поигрывает, заметает их, посвистывает. Пить мне хочется, напиться бы пьяному, только — без
людей. Чужой я всем и перед всеми виноват.
Когда последний раз
пошёл я к нему, то набил карманы мягким хлебом — с досадой и злостью на
людей понёс этот хлеб. И когда отдал ему — он зашептал...
— Мне одно известно: на гору
идёшь — до вершины
иди, падаешь — падай до дна пропасти. Но сам я этому закону не следую, ибо — я ленив. Ничтожен
человек, Матвей, и непонятно, почему он ничтожен? Ибо жизнь прекрасна и мир обольстителен! Сколько удовольствий дано, а — ничтожен
человек! Почему? Сия загадка не разгадана.
Май, окно открыто… ночь в саду тепло цветами дышит… яблони — как девушки к причастию
идут, голубые в серебре луны. Сторож часы бьёт, и кричит в тишине медь, обиженная ударами, а
человек предо мной сидит с ледяным лицом и спокойно плетёт бескровную речь; вьются серые, как пепел, слова, обидно и грустно мне — вижу фольгу вместо золота.
Послушно ходит
человек; ищет, смотрит, чутко прислушивается и снова
идёт,
идёт. Гудит под ногами искателей земля и толкает их дальше — через реки, горы, леса и моря, — ещё дальше, всюду, где уединённо обители стоят, обещая чудеса, всюду, где дышит надежда на что-то иное, чем эта горькая, трудная, тесная жизнь.
— Я, — мол, — шучу. Вижу —
идёт маленький
человек, думаю — куда ему большой грех сделать!
— Надо всем она веет, а
человек вроде как по жёрдочке над пропастью
идёт; она крылом мах! — и
человека нет нигде! О, господи! «Силою твоею да укрепится мир», — а как ему укрепиться, ежели смерть поставлена превыше всего? Ты и разумом смел, и книг много съел, а живёшь, пока цел, да!
— Не помним мы никто родства своего. Я вот
пошёл истинной веры поискать, а теперь думаю: где
человек? Не вижу
человека. Казаки, крестьяне, чиновники, попы, купцы, — а просто
человека, не причастного к обыкновенным делам, — не нахожу. Каждый кому-нибудь служит, каждому кто-нибудь приказывает. Над начальником ещё начальник, и уходит всё это из глаз в недостижимую высоту. А там скрыт бог.
Ночь
идёт; посинела вода в реке, и кресты на церквах потеряли лучи.
Человек бросает в реку камешки, а я уже не вижу кругов от них.
И нельзя говорить
человеку: стой на сём! но — отсюда
иди далее!
Старик будто сам всё видел: стучат тяжёлые топоры в крепких руках, сушат
люди болота, возводят города, монастыри,
идут всё дальше, по течениям холодных рек, во глубины густых лесов, одолевают дикую землю, становится она благообразна.
По дороге
люди пошли —
люди самые ежедневные;
идут, спустя головы, нового я в них не вижу ничего, никак они не выросли в моих глазах.
— Я, — мол, — не потому в монахи
пошёл, что сытно есть хотел, а потому, что душа голодна! Жил и вижу: везде работа вечная и голод ежедневный, жульничество и разбой, горе и слёзы, зверство и всякая тьма души. Кем же всё это установлено, где наш справедливый и мудрый бог, видит ли он изначальную, бесконечную муку
людей своих?
Разрывается душа моя надвое: хочу оставаться с этими
людьми, тянет меня
идти проверять новые мысли мои, искать неизвестного, который похитил свободу мою и смутил дух мой.
Обнять захотелось мне его: жалко Костю, и Христа жалко, и тех
людей, что остались в посёлке, — весь человеческий мир. И себя. Где моё место? Куда
иду?
Вертимся мы с ним среди кустов в сырой тьме; ручей то уходит от нас в глубину, то снова под ноги подкатится. Над головами — бесшумно пролетают ночные птицы, выше их — звёзды. Хочется мне скорее
идти, а
человек впереди меня не спешит и непрерывно бормочет, как бы считая мысли свои, взвешивая их тяжесть.
Словно некая белая птица, давно уже рождённая, дремала в сумраке души моей, а я этого не знал и не чувствовал. Но вот нечаянно коснулся её, пробудилась она и тихо поёт на утре — трепещут в сердце лёгкие крылья, и от горячей песни тает лёд моего неверия, превращаясь в благодарные слёзы. Хочется мне говорить какие-то слова, встать,
идти и петь песню да
человека встретить бы и жадно обнять его!
Десятки видел я удивительных
людей — один до другого
посылали они меня из города в город, —
иду я, как по огненным вехам, — и все они зажжены пламенем одной веры. Невозможно исчислить разнообразие
людей и выразить радость при виде духовного единства всех их.
Идёт мимо меня некий
человек, улыбается и спрашивает...
Неточные совпадения
Столько лежит всяких дел, относительно одной чистоты, починки, поправки… словом, наиумнейший
человек пришел бы в затруднение, но, благодарение богу, все
идет благополучно.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог
послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого
человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Хлестаков (рисуется).Помилуйте, сударыня, мне очень приятно, что вы меня приняли за такого
человека, который… Осмелюсь ли спросить вас: куда вы намерены были
идти?
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что
идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого
человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело
идет о жизни
человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.