Это сопоставление понравилось Климу, как всегда нравились ему упрощающие мысли. Он заметил, что и сам Томилин удивлен своим открытием, видимо — случайным. Швырнув
тяжелую книгу на койку, он шевелил бровями, глядя в окно, закинув руки за шею, под свой плоский затылок.
Перед ужином он читал со мною Псалтырь, часослов или
тяжелую книгу Ефрема Сирина, а поужинав, снова становился на молитву, и в тишине вечерней долго звучали унылые, покаянные слова:
С час почитал Сила Иваныч, потом встал, застегнул пряжки
тяжелой книги и, идя к своей спальне, остановился перед окном, открыл его и долго, долго смотрел.
На второй парте — Мила Перская, она совершенно погружена в чтение какой-то большой
тяжелой книги, которую держит на коленях, под крышкой своего пюпитра.
В десять часов нас повели в церковь — слушать часы и обедню. Уроков не полагалось целую неделю, но никому и в голову не приходило шалить или дурачиться — все мы были проникнуты сознанием совершающегося в нас таинства. После завтрака Леночка Корсак пришла к нам с
тяжелой книгой Ветхого и Нового завета и читала нам до самого обеда. Обед наш состоял в этот день из жидких щей со снетками, рыбьих котлет с грибным соусом и оладий с патокой. За обедом сидели мы необычайно тихо, говорили вполголоса.
Неточные совпадения
Положение Сергея Ивановича было еще
тяжелее оттого, что, окончив
книгу, он не имел более кабинетной работы, занимавшей прежде большую часть его времени.
На его счастье, в это самое
тяжелое для него по причине неудачи его
книги время, на смену вопросов иноверцев, Американских друзей, самарского голода, выставки, спиритизма, стал Славянский вопрос, прежде только тлевшийся в обществе, и Сергей Иванович, и прежде бывший одним из возбудителей этого вопроса, весь отдался ему.
В эти горькие,
тяжелые минуты развертывал он
книгу и читал жития страдальцев и тружеников, воспитывавших дух свой быть превыше страданий и несчастий.
Зимними вечерами, в теплой тишине комнаты, он, покуривая, сидел за столом и не спеша заносил на бумагу пережитое и прочитанное — материал своей будущей
книги. Сначала он озаглавил ее: «Русская жизнь и литература в их отношении к разуму», но этот титул показался ему слишком
тяжелым, он заменил его другим:
Вспоминались слова Макарова о «не
тяжелом, но губительном владычестве женщины» и вычитанная у князя Щербатова в
книге «О повреждении нравов» фраза: «Жены имеют более склонности к самовластию, нежели мужчины».