Неточные совпадения
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными в
том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением
более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в
ту сторону, где Игорь. Она все
более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
Но уже весною Клим заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали смотреть на него
более мягко. Это случилось после
того, как во время большой перемены кто-то бросил дважды камнями в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
Уроки Томилина становились все
более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху с вышитым воротом, на его голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и
то же...
Эта сцена, испугав, внушила ему
более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел, что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это было приятно видеть, хотя Борис все так же дерзко насмешничал, следил за ним все
более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до
того, что он забыл осторожность.
В один из
тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим был
более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще
более плоским. В книгах нет
тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Ужас, испытанный Климом в
те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему все
более редко и лишь как неприятное сновидение. Но в словах скептического человека было что-то назойливое, как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
— Что, это веселит вас? — вызывающе спросила девушка, и через несколько минут пред Климом повторилась
та сцена, которую он уже наблюдал в городском саду, но теперь Макаров и Лидия разыгрывали ее в
более резком тоне.
В глазах ее застыло что-то монашески унылое и сердитое, но казалось, что она теперь
более ребенок, чем была несколько недель
тому назад.
Самгин заметил, что чем
более сдержанно он отвечает,
тем ласковее и внимательнее смотрит на него Кутузов. Он решил немножко показать себя бородатому марксисту и скромно проговорил...
Говорила она
то же, что и вчера, — о тайне жизни и смерти, только другими словами,
более спокойно, прислушиваясь к чему-то и как бы ожидая возражений. Тихие слова ее укладывались в память Клима легким слоем, как пылинки на лакированную плоскость.
Темно, тихо, и во
тьме длинные полосы звуков, еще
более черных, чем
тьма.
Но, думая так, он в
то же время ощущал гордость собою: из всех знакомых ей мужчин она выбрала именно его. Эту гордость еще
более усиливали ее любопытствующие ласки и горячие, наивные до бесстыдства слова.
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В
том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все
более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он не ночевал дома.
Иногда ему казалось, что марксисты
более глубоко, чем народники, понимают несокрушимость закона эволюции, но все-таки и на
тех и на других он смотрел как на представителей уже почти ненавистной ему «кутузовщины».
Лютов произнес речь легко, без пауз; по словам она должна бы звучать иронически или зло, но иронии и злобы Клим не уловил в ней. Это удивило его. Но еще
более удивительно было
то, что говорил человек совершенно трезвый. Присматриваясь к нему, Клим подумал...
То, что, исходя от других людей, совпадало с его основным настроением и легко усваивалось памятью его, казалось ему
более надежным, чем эти бродячие, вдруг вспыхивающие мысли, в них было нечто опасное, они как бы грозили оторвать и увлечь в сторону от запаса уже прочно усвоенных мнений.
«Но эти слова говорят лишь о
том, что я умею не выдавать себя. Однако роль внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за угла, уже не достойна меня. Мне пора быть
более активным. Если я осторожно начну ощипывать с людей павлиньи перья, это будет очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но — изредка и — «во спасение», а не для игры друг с другом».
Ее ласковый тон не удивил, не обрадовал его — она должна была сказать что-нибудь такое, могла бы сказать и
более милое. Думая о ней, Клим уверенно чувствовал, что теперь, если он будет настойчив, Лидия уступит ему. Но — торопиться не следует. Нужно подождать, когда она почувствует и достойно оценит
то необыкновенное, что возникло в нем.
— А чем
более красив мужчина,
тем менее он надежен как муж и отец.
Эти слова прозвучали не вопросом. Самгин на миг почувствовал благодарность к Спивак, но вслед за
тем насторожился еще
более.
Но в
то же время он смутно чувствовал, что эти его навязчивые мудрствования болезненны, нелепы и бессильны, и чувствовал, что однообразие их все
более утомляет его.
«Человек — это система фраз, не
более того. Конурки бога, — я глупо сказал. Глупо. Но еще глупее московский бог в рубахе. И — почему сны в Орле приятнее снов в Петербурге? Ясно, что все эти пошлости необходимы людям лишь для
того, чтоб каждый мог отличить себя от других. В сущности — это мошенничество».
Количество таких наблюдений быстро возрастало, у Самгина не было сомнений в их правильности, он чувствовал, что они очень, все
более твердо ставят его среди людей. Но — плохо было
то, что почти каждый человек говорил нечто такое, что следовало бы сказать самому Самгину, каждый обворовывал его. Вот Диомидов сказал...
Клим чувствовал себя все
более тревожно, неловко, он понимал, что было бы вообще приличнее и тактичнее по отношению к Лидии, если бы он ходил по улицам, искал ее, вместо
того чтоб сидеть здесь и пить чай. Но теперь и уйти неловко.
«Осенние листья», — мысленно повторял Клим, наблюдая непонятных ему людей и находя, что они сдвинуты чем-то со своих естественных позиций. Каждый из них, для
того чтоб быть
более ясным, требовал каких-то добавлений, исправлений. И таких людей мелькало пред ним все больше. Становилось совершенно нестерпимо топтаться в хороводе излишне и утомительно умных.
И тотчас же забыл о Дронове. Лидия поглощала все его мысли, внушая все
более тягостную тревогу. Ясно, что она — не
та девушка, какой он воображал ее. Не
та. Все
более обаятельная физически, она уже начинала относиться к нему с обидным снисхождением, и не однажды он слышал в ее расспросах иронию.
По утрам, через час после
того, как уходила жена, из флигеля шел к воротам Спивак, шел нерешительно, точно ребенок, только что постигший искусство ходить по земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой голове форму головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще
более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор к шее и говорил всегда что-нибудь о музыке.
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы
более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для
того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от любви к народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
Показывая редкости свои, старик нежно гладил их сухими ладонями, в дряблой коже цвета утиных лап; двигался он быстро и гибко, точно ящерица, а крепкий голосок его звучал все
более таинственно. Узор красненьких жилок на скулах, казалось, изменялся,
то — густея,
то растекаясь к вискам.
Климу показалось, что Прейс взглянул в его сторону неодобрительно и что вообще в этой комнате Прейс ведет себя
более барственно, чем в
той, аскетической.
Были часы, когда Климу казалось, что он нашел свое место, свою тропу. Он жил среди людей, как между зеркал, каждый человек отражал в себе его, Самгина, и в
то же время хорошо показывал ему свои недостатки. Недостатки ближних очень укрепляли взгляд Клима на себя как на человека умного, проницательного и своеобразного. Человека
более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще не встречал.
И было забавно видеть, что Варвара относится к влюбленному Маракуеву с небрежностью, все
более явной, несмотря на
то, что Маракуев усердно пополняет коллекцию портретов знаменитостей, даже вырезал гравюру Марии Стюарт из «Истории» Маколея, рассматривая у знакомых своих великолепное английское издание этой книги.
Лидия пожала его руку молча. Было неприятно видеть, что глаза Варвары провожают его с явной радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он ждал: Париж сделает Лидию
более простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит на него все
теми же глазами ночной птицы, которая не умеет жить днем.
Удовлетворяя потребность сказать вслух
то, о чем он думал враждебно, Самгин, чтоб не выдать свое подлинное чувство, говорил еще
более равнодушным тоном...
Университет, где настроение студентов становилось все
более мятежным, он стал посещать не часто, после
того как на одной сходке студент, картинно жестикулируя, приглашал коллег требовать восстановления устава 64 года.
И чем
более сердитые слова выговаривал он своим гибким баском,
тем яснее видел Самгин, что человек этот сердиться не способен.
— Нам известно о вас многое, вероятно — все! — перебил жандарм, а Самгин, снова чувствуя, что сказал лишнее, мысленно одобрил жандарма за
то, что он помешал ему. Теперь он видел, что лицо офицера так необыкновенно подвижно, как будто основой для мускулов его служили не кости, а хрящи: оно, потемнев еще
более, все сдвинулось к носу, заострилось и было бы смешным, если б глаза не смотрели тяжело и строго. Он продолжал, возвысив голос...
В этом отеческом тоне он долго рассказывал о деятельности крестьянского банка, переселенческого управления, церковноприходских школ, о росте промышленности, требующей все
более рабочих рук, о
том, что правительство должно вмешаться в отношения работодателей и рабочих; вот оно уже сократило рабочий день, ввело фабрично-заводскую инспекцию, в проекте больничные и страховые кассы.
Уверенность в
том, что он действует свободно, настраивала его все
более упрямо, он подстерегал Варвару, как охотник лису, и уже не однажды внушал себе...
И всего
более удивительно было
то, что Варвара, такая покорная, умеренная во всем, любящая серьезно, но не навязчиво, становится для него милее с каждым днем. Милее не только потому, что с нею удобно, но уже до
того милее, что она возбуждает в нем желание быть приятным ей, нежным с нею. Он вспоминал, что Лидия ни на минуту не будила в нем таких желаний.
А минутами ему казалось, что он чем-то руководит, что-то направляет в жизни огромного города, ведь каждый человек имеет право вообразить себя одной из
тех личностей, бытие которых окрашивает эпохи. На собраниях у Прейса, все
более многолюдных и тревожных, он солидно говорил...
Казалось, что чем
более грубо и свирепо полиция толкает студентов,
тем длиннее становится нос и острее все лицо этого человека.
Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал на них, продолжая говорить все
более возбужденно. Он до
того увлекся, что не заметил, как вошла жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою о стол, Варвара смотрела на него странными глазами, а Суслов, встав на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то...
Ее насмешливость приобретает характер все
более едкий, в ней заметно растет пристрастие к резкому подчеркиванию неустранимых противоречий, к
темам острым.
Самгин слушал философические изъявления Митрофанова и хмурился, опасаясь, что Варвара догадается о профессии постояльца. «Так вот чем занят твой человек здравого смысла», — скажет она. Самгин искал взгляда Ивана Петровича, хотел предостерегающе подмигнуть ему, а
тот, вдохновляясь все
более, уже вспотел, как всегда при сильном волнении.
— Конечно, эти единоборства — безумие, — сказал Самгин строгим тоном. Он видел, что чем
более говорит Митрофанов,
тем страшнее ему, он уже вспотел, прижал локти к бокам, стесненно шевелил кистями, и кисти напоминали о плавниках рыбы.
Говорил он так, как будто гордился
тем, что ослепнет. Было в нем что-то грубоватое, солдатское. Складывая письмо все
более маленькими квадратиками, он широко усмехнулся...
Клим промолчал, разглядывая красное от холода лицо брата. Сегодня Дмитрий казался
более коренастым и еще
более обыденным человеком. Говорил он вяло и как бы не
то, о чем думал. Глаза его смотрели рассеянно, и он, видимо, не знал, куда девать руки, совал их в карманы, закидывал за голову, поглаживал бока, наконец широко развел их, говоря с недоумением...