Неточные совпадения
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже
смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, —
смотрел вызывающе. Его слишком красивое
лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа
на животе, он
смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по
лицу, по глазам, все
лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Клим подошел к дяде, поклонился, протянул руку и опустил ее: Яков Самгин, держа в одной руке стакан с водой, пальцами другой скатывал из бумажки шарик и, облизывая губы,
смотрел в
лицо племянника неестественно блестящим взглядом серых глаз с опухшими веками. Глотнув воды, он поставил стакан
на стол, бросил бумажный шарик
на пол и, пожав руку племянника темной, костлявой рукой, спросил глухо...
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но
лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик.
Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Нехаева была неприятна. Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать, что тени в глазницах ее искусственны, так же как румянец
на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные
на уши волосы делали ее
лицо узким и острым, но Самгин уже не находил эту девушку такой уродливой, какой она показалась с первого взгляда. Ее глаза
смотрели на людей грустно, и она как будто чувствовала себя серьезнее всех в этой комнате.
Туробоев, закурив папиросу о свой же окурок, поставил его в ряд шести других, уже погасших. Туробоев был нетрезв, его волнистые, негустые волосы встрепаны, виски потны, бледное
лицо побурело, но глаза, наблюдая за дымящимся окурком, светились пронзительно. Кутузов
смотрел на него взглядом осуждающим. Дмитрий, полулежа
на койке, заговорил докторально...
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул
на девушку, но она
смотрела в книгу. Правая рука ее блуждала в воздухе, этой рукой, синеватой в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась
лица своего, груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела убедиться в том, что существует.
«Как простодушен он», — подумал Клим. — Хорошее
лицо у тебя, — сказал он, сравнив Макарова с Туробоевым, который
смотрел на людей взглядом поручика, презирающего всех штатских. — И парень ты хороший, но, кажется, сопьешься.
Крепко сжав губы, широко открыв глаза, она
смотрела в упор и как бы сквозь него;
на смуглом
лице являлась тень неведомых дум.
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое
лицо его морщилось, глаза
смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Клим
смотрел, как его косые глаза дрожат в стремлении остановиться
на лице Варавки, но не могут этого и прыгают, заставляя Лютова вертеть головою.
Говорила она тихо,
смотрела на Клима ласково, и ему показалось, что темные глаза девушки ожидают чего-то, о чем-то спрашивают. Он вдруг ощутил прилив незнакомого ему, сладостного чувства самозабвения, припал
на колено, обнял ноги девушки, крепко прижался
лицом.
Он видел, что Лидия
смотрит не
на колокол, а
на площадь,
на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова
лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза
на одну точку.
Клим никогда еще не видел ее такой оживленной и властной. Она подурнела, желтоватые пятна явились
на лице ее, но в глазах было что-то самодовольное. Она будила смешанное чувство осторожности, любопытства и, конечно, те надежды, которые волнуют молодого человека, когда красивая женщина
смотрит на него ласково и ласково говорит с ним.
Лидия
смотрела на Диомидова ожидающим взглядом, но он снова согнулся, спрятал
лицо.
— Отлично! — закричал он, трижды хлопнув ладонями. — Превосходно, но — не так! Это говорил не итальянец, а — мордвин. Это — размышление, а не страсть, покаяние, а не любовь! Любовь требует жеста. Где у тебя жест? У тебя
лицо не живет! У тебя вся душа только в глазах, этого мало! Не вся публика
смотрит на сцену в бинокль…
Через час он шагал по блестящему полу пустой комнаты, мимо зеркал в простенках пяти окон, мимо стульев, чинно и скучно расставленных вдоль стен, а со стен
на него неодобрительно
смотрели два
лица, одно — сердитого человека с красной лентой
на шее и яичным желтком медали в бороде, другое — румяной женщины с бровями в палец толщиной и брезгливо отвисшей губою.
Дьякон углубленно настраивал гитару. Настроив, он встал и понес ее в угол, Клим увидал пред собой великана, с широкой, плоской грудью, обезьяньими лапами и костлявым
лицом Христа ради юродивого, из темных ям
на этом
лице отвлеченно
смотрели огромные, водянистые глаза.
Кричали ура четверым монголам, одетым в парчу, идольски неподвижным; сидя в ландо, они косенькими глазками
смотрели друг
на друга; один из них, с вывороченными ноздрями, с незакрытым ртом, белозубый, улыбался мертвой улыбкой, желтое
лицо его казалось медным.
Вслед за этим он втолкнул во двор Маракуева, без фуражки, с растрепанными волосами, с темным
лицом и засохшей рыжей царапиной от уха к носу. Держался Маракуев неестественно прямо,
смотрел на Макарова тусклым взглядом налитых кровью глаз и хрипло спрашивал сквозь зубы...
Самгин был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие
лица, мелькавшие
на улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления позволяли Климу хорошо чувствовать его весомость, реальность. О причине катастрофы не думалось. Да, в сущности, причина была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили друг друга. Это позволило Климу
смотреть на них с высоты экипажа равнодушно и презрительно.
Клим Самгин шагал по улице бодро и не уступая дорогу встречным людям. Иногда его фуражку трогали куски трехцветной флагной материи. Всюду празднично шумели люди, счастливо привыкшие быстро забывать несчастия ближних своих. Самгин
посматривал на их оживленные, ликующие
лица, праздничные костюмы и утверждался в своем презрении к ним.
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти
на стол, сжимая виски ладонями, она
смотрела в круглое
лицо студента читающим взглядом, точно в книгу. Клим опасался, что книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая
лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Он был непоседлив; часто и стремительно вскакивал; хмурясь,
смотрел на черные часы свои, закручивая реденькую бородку штопором, совал ее в изъеденные зубы, прикрыв глаза, болезненно сокращал кожу
лица иронической улыбкой и широко раздувал ноздри, как бы отвергая некий неприятный ему запах.
Глубоко в кресле сидел компаньон Варавки по изданию газеты Павлин Савельевич Радеев, собственник двух паровых мельниц, кругленький, с
лицом татарина, вставленным в аккуратно подстриженную бородку, с ласковыми, умными глазами под выпуклым лбом. Варавка, видимо, очень уважал его,
посматривая в татарское
лицо вопросительно и ожидающе. В ответ
на возмущение Варавки политическим цинизмом Константина Победоносцева Радеев сказал...
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими глазами
смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него
на нижнюю часть
лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
Отзвонив, он вытирал потный череп, мокрое
лицо большим платком в синюю и белую клетку, снова
смотрел в небо страшными, белыми глазами, кланялся публике и уходил, не отвечая
на похвалы,
на вопросы.
Самгин, снова очарованный,
смотрел на колдовское, всеми морщинами говорящее
лицо, ласкаемый мягким блеском неугасимых глаз.
Иноков постригся, побрил щеки и, заменив разлетайку дешевеньким костюмом мышиного цвета, стал незаметен, как всякий приличный человек. Только веснушки
на лице выступили еще более резко, а в остальном он почти ничем не отличался от всех других, несколько однообразно приличных людей. Их было не много,
на выставке они очень интересовались архитектурой построек,
посматривали на крыши, заглядывали в окна, за углы павильонов и любезно улыбались друг другу.
Но Томилин не слушал возражений, — усмехаясь, приподняв рыжие брови, он
смотрел на адвоката фарфоровыми глазами и тискал в
лицо его вопросы...
В черном плаще, в широкой шляпе с загнутыми полями и огромным пепельного цвета пером, с тростью в руке, она имела вид победоносный, великолепное
лицо ее было гневно нахмурено. Самгин несколько секунд
смотрел на нее с почтительным изумлением, сняв фуражку.
Клим вспоминал: что еще, кроме дважды сказанного «здравствуй», сказала ему Лидия? Приятный, легкий хмель настраивал его иронически. Он сидел почти за спиною Лидии и пытался представить себе: с каким
лицом она
смотрит на Диомидова? Когда он, Самгин, пробовал внушить ей что-либо разумное, — ее глаза недоверчиво суживались,
лицо становилось упрямым и неумным.
Деревянно и сонно сидели присяжные, только один из них, совершенно лысый старичок с голеньким, розовым
лицом новорожденного, с орденом
на шее, непрерывно двигал челюстью,
смотрел на подсудимых остренькими глазками и ехидно улыбался, каждый раз, когда седой вор спрашивал, вставая...
— Это вы, Самгин? — окрикнул его человек, которого он только что обогнал. Его подхватил под руку Тагильский, в сером пальто, в шляпе, сдвинутой
на затылок, и нетрезвый; фарфоровое
лицо его в красных пятнах, глаза широко открыты и
смотрят напряженно, точно боясь мигнуть.
Дмитрий
посмотрел на нее,
на брата и, должно быть, сжал зубы,
лицо его смешно расширилось, волосы бороды
на скулах встали дыбом, он махнул рукою за плечо свое и, шумно вздохнув, заговорил, поглаживая щеки...
— Да ну-у? — удивился Долганов и вздохнул: — Не похоже. Такое русское
лицо и — вообще… Марксист — он чистенький, лощеный и
на все
смотрит с немецкой философской колокольни, от Гегеля, который говорил: «Люди и русские», от Моммзена, возглашавшего: «Колотите славян по башкам».
Оттолкнувшись плечом от косяка двери, он пошатнулся, навалился
на Самгина, схватил его за плечо. Он был так пьян, что едва стоял
на ногах, но его косые глаза неприятно ярко
смотрели в
лицо Самгина с какой-то особенной зоркостью, даже как будто с испугом.
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между стеною и шкафом, сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был в синей куртке и в шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым
лицом. Усмехаясь, он
посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
Заломив руки, покачивая бедрами, Варвара пошла встречу китайца. Она вспотела, грим
на лице ее растаял,
лицо было неузнаваемо соблазнительно. Она так бесстыдно извивалась пред китайцем, прыгавшим вокруг нее вприсядку, с такой вызывающей улыбкой
смотрела в толстое
лицо, что Самгин возмутился и почувствовал: от возмущения он еще более пьянеет.
Со стен
смотрели на Самгина
лица mademoiselle Клерон, Марс, Жюдик и еще многих женщин, он освещал их, держа лампу в руке, и сегодня они казались более порочными, чем всегда.
Клим встал, надел очки,
посмотрел в маленькие, умные глазки
на заржавевшем
лице, в округленный рот, как бы готовый закричать.
В саду,
на зеленой скамье, под яблоней, сидела Елизавета Спивак, упираясь руками о скамью, неподвижная, как статуя; она
смотрела прямо пред собою, глаза ее казались неестественно выпуклыми и гневными, а
лицо, в мелких пятнах света и тени, как будто горело и таяло.
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел в сад, заглянул в окно флигеля, — маленький пианист лежал
на постели у окна, почти упираясь подбородком в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие в темных ямах, непонятливо
смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по
лицу его.
Она крепко прижалась к нему, а он
смотрел через плечо ее
на Митрофанова, в его мокрое
лицо, в счастливые глаза и слушал умиленный голос...
Приглаживая щеткой волосы, он протянул Самгину свободную руку, потом, закручивая эспаньолку, спросил о здоровье и швырнул щетку
на подзеркальник, свалив
на пол медную пепельницу, щетка упала к ногам толстого человека с желтым
лицом, тот ожидающим взглядом
посмотрел на Туробоева, но, ничего не дождавшись, проворчал...
К Самгину подошли двое: печник, коренастый, с каменным
лицом, и черный человек, похожий
на цыгана. Печник
смотрел таким тяжелым, отталкивающим взглядом, что Самгин невольно подался назад и встал за бричку. Возница и черный человек, взяв лошадей под уздцы, повели их куда-то в сторону, мужичонка подскочил к Самгину, подсучивая разорванный рукав рубахи, мотаясь, как волчок, который уже устал вертеться.
Самгин, сделав удивленное
лицо,
посмотрел на него через очки, письмоводитель, сконфуженно улыбнувшись, примолк.
От волнения он удваивал начальные слога некоторых слов. Кутузов
смотрел на него улыбаясь и вежливо пускал дым из угла рта в сторону патрона, патрон отмахивался ладонью;
лицо у него было безнадежное, он гладил подбородок карандашом и
смотрел на синий череп, качавшийся пред ним. Поярков неистово кричал...
Никонова все еще
смотрела на него хмурясь, но серая тень
на ее
лице таяла, щеки розовели.
«Какой отвратительный, фельетонный умишко», — подумал Самгин. Шагая по комнате, он поскользнулся, наступив
на квашеное яблоко, и вдруг обессилел, точно получив удар тяжелым, но мягким по голове. Стоя среди комнаты, брезгливо сморщив
лицо, он
смотрел из-под очков
на раздавленное яблоко, испачканный ботинок, а память механически, безжалостно подсказывала ему различные афоризмы.