Неточные совпадения
Она
ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но в течение двух дней он не выбрал времени для объяснения, а на третий
пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.
Клим Самгин встал, желая незаметно
уйти, но заметил, по движению теней, что Дронов и Томилин тоже встали,
идут в его сторону. Он сел, согнулся, пряча лицо.
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия
ушла гулять; Самгин спустился к реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим
пошел домой и снова наткнулся на мужика, тот стоял на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти в ухо...
Он ей не поверил, обиделся и
ушел, а на дворе,
идя к себе, сообразил, что обижаться было глупо и что он ведет себя с нею нелепо.
— Впечатление такое, что они все еще давят, растопчут человека и
уходят, не оглядываясь на него. Вот это —
уходят… удивительно!
Идут, как по камням… В меня…
Клим догадался, что нужно
уйти, а через день,
идя к ней, встретил на бульваре Варвару в белой юбке, розовой блузке, с красным пером на шляпе.
—
Уйди, пожалуйста, — сказала Лидия. Самгин встал и
пошел к ней, казалось, что она просит
уйти не его.
— Ты —
иди, — сказала Лидия, глядя на постель все тем же озабоченным и спрашивающим взглядом. Самгин
ушел, молча поцеловав ее руку.
Она
ушла легкой своей походкой, осторожно ступая на пальцы ног. Не хватало только, чтоб она приподняла юбку, тогда было бы похоже, что она
идет по грязной улице.
По утрам, через час после того, как
уходила жена, из флигеля
шел к воротам Спивак,
шел нерешительно, точно ребенок, только что постигший искусство ходить по земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой голове форму головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор к шее и говорил всегда что-нибудь о музыке.
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и
ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже
пошел к себе, сел у окна на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
Он снова улыбался своей улыбочкой, как будто добродушной, но Самгин уже не верил в его добродушие. Когда рабочий
ушел, он несколько минут стоял среди комнаты, сунув руки в карманы, решая: следует ли
идти к Варваре? Решил, что
идти все-таки надобно, но он
пойдет к Сомовой, отнесет ей литографированные лекции Ключевского.
— К сожалению, мне нужно
идти в университет, — объявил Клим,
ушел и до усталости шагал по каким-то тихим улицам, пытаясь представить, как встретится он с Лидией, придумывая, как ему вести себя с нею.
Лидия пожала его руку молча. Было неприятно видеть, что глаза Варвары провожают его с явной радостью. Он
ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он ждал: Париж сделает Лидию более простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это
пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит на него все теми же глазами ночной птицы, которая не умеет жить днем.
— Ну, я
пойду в полицию — представляться, — сказал Дмитрий. Айно
ушла с ним заказывать памятник на могилу.
— Макаров — ругает ее.
Ушел, маньяк. Я ей орхидеи
послал, — бормотал он, смяв папиросу с огнем в руке, ожег ладонь, посмотрел на нее, сунул в карман и снова предложил...
Пообедав, он
ушел в свою комнату, лег, взял книжку стихов Брюсова, поэта, которого он вслух порицал за его антисоциальность, но втайне любовался холодной остротой его стиха. Почитал, подремал, затем
пошел посмотреть, что делает Варвара; оказалось, что она вышла из дома.
Шел восьмой час, а Варвара
ушла в четвертом.
— Да, я
пойду, лягу, — сказала она, быстро
уходя в свою комнату. Дважды щелкнул замок двери.
Самгин давно знал, что он тут лишний, ему пора
уйти. Но удерживало любопытство, чувство тупой усталости и близкое страху нежелание
идти одному по улицам. Теперь, надеясь, что
пойдет вчетвером, он вышел в прихожую и, надевая пальто, услыхал голос Морозова...
Выпустили Самгина неожиданно и с какой-то обидной небрежностью: утром пришел адъютант жандармского управления с товарищем прокурора, любезно поболтали и
ушли, объявив, что вечером он будет свободен, но освободили его через день вечером. Когда он ехал домой, ему показалось, что улицы необычно многолюдны и в городе шумно так же, как в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он
шел по двору в больничном халате, остановился, взглянул на Самгина из-под ладони и закричал...
Он оделся и, как бы
уходя от себя,
пошел гулять. Показалось, что город освещен празднично, слишком много было огней в окнах и народа на улицах много. Но одиноких прохожих почти нет, люди
шли группами, говор звучал сильнее, чем обычно, жесты — размашистей; создавалось впечатление, что люди
идут откуда-то, где любовались необыкновенно возбуждающим зрелищем.
Самгин
пошел одеваться, не потому, что считал нужными санитарные пункты, но для того, чтоб
уйти из дома, собраться с мыслями. Он чувствовал себя ошеломленным, обманутым и не хотел верить в то, что слышал. Но, видимо, все-таки случилось что-то безобразное и как бы направленное лично против него.
Но Калитин и Мокеев
ушли со двора. Самгин
пошел в дом, ощущая противный запах и тянущий приступ тошноты. Расстояние от сарая до столовой невероятно увеличилось; раньше чем он прошел этот путь, он успел вспомнить Митрофанова в трактире, в день похода рабочих в Кремль, к памятнику царя; крестясь мелкими крестиками, человек «здравого смысла» горячо шептал: «Я — готов, всей душой! Честное слово: обманывал из любви и преданности».
— Что уж тут, — отозвалась Анфимьевна,
уходя;
шла она, точно против сильного ветра.
— Н-ну, зачем же машинистов? — раздумчиво сказал Самгин. — О машинистах, разумеется, неверно. Но отсюда надо
уходить. — Вы
идите, я поговорю…
У него неожиданно возник — точно подкрался откуда-то из темного уголка мозга — вопрос: чего хотела Марина, крикнув ему: «Ох, да
иди, что ли!» Хотела она, чтобы он
ушел, или — чтоб остался с нею? Прямого ответа на этот вопрос он не искал, понимая, что, если Марина захочет, — она заставит быть ее любовником. Завтра же заставит. И тут он снова унизительно видел себя рядом с нею пред зеркалом.
— Нет, нет — что ты! Он? Такой… замороженный… Ты — куда? Пожалуйста — не
уходи! Макарову надобно
идти в полицию, я — немая, Алину нельзя оставлять, нельзя!
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины,
ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив
идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
— А ты — умен! На кой черт нужен твой ум? Какую твоим умом дыру заткнуть можно? Ну! Учитесь в университетах, — в чьих?
Уйди!
Иди к черту! Вон…
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами
пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в любой момент незаметно
уйти. Но Тагильский не успел сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...
— Вы, барин, идите-ка своей дорогой, вам тут делать нечего. А вы — что? — спросил он Самгина, измеряя его взглядом голубоватых глаз. — Магазин не торгует,
уходите.
Самгин, не желая дальнейшего общения со Стратоновым, быстро ‹
ушел› из буфета, недовольный собою, намереваясь
идти домой и там обдумать всё, что видел, слышал.