Неточные совпадения
Рассказывая, она крепко
сжимала пальцы рук в кулачок и, покачиваясь, размеренно пристукивала кулачком по коленям своим. Голос ее звучал все тише, все менее оживленно, наконец она говорила как бы сквозь дрему и вызывала этим
у Клима грустное чувство.
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным шагом, не глядя в окна Самгиных; войдя к писателю, молча
жал руки людей и садился в угол
у печки, наклонив голову, прислушиваясь к спорам, песням.
Высвободив из-под плюшевого одеяла голую руку, другой рукой Нехаева снова закуталась до подбородка; рука ее была влажно горячая и неприятно легкая; Клим вздрогнул,
сжав ее. Но лицо, густо порозовевшее, оттененное распущенными волосами и освещенное улыбкой радости, вдруг показалось Климу незнакомо милым, а горящие глаза вызывали
у него и гордость и грусть. За ширмой шелестело и плавало темное облако, скрывая оранжевое пятно огня лампы, лицо девушки изменялось, вспыхивая и угасая.
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя
у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель,
сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
Он снова начал о том, как тяжело ему в городе. Над полем,
сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их, хотя они в этом не нуждались, и видел пред собою простую, покорную, нежную женщину. «Какой ты не русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. — Мечты нет
у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
Снова стало тихо; певец запел следующий куплет; казалось, что голос его стал еще более сильным и уничтожающим, Самгина пошатывало,
у него дрожали ноги, судорожно
сжималось горло; он ясно видел вокруг себя напряженные, ожидающие лица, и ни одно из них не казалось ему пьяным, а из угла, от большого человека плыли над их головами гремящие слова...
У Никитских ворот шествие тоже приостановилось, люди
сжались еще теснее, издали, спереди по толпе пробежал тревожный говорок…
Самгин так крепко
сжимал револьвер коленями, что
у него заболела рука; он сунул оружие под ляжку себе и плотно прижал его к мякоти дивана.
Держа стакан
у подбородка, он замахал правой рукой, хватая воздух пальцами,
сжимая и разжимая кулак.
— А — не буде ниякого дела с войны этой… Не буде. Вот
у нас, в Старом Ясене, хлеб
сжали да весь и сожгли, так же и в Халомерах, и в Удрое, — весь! Чтоб немцу не досталось. Мужик плачет, баба — плачет. Что плакать? Слезой огонь не погасишь.
Шепот и поцелуи за забором волновали его. Он вышел на средину двора и, расстегнувши на груди рубаху, глядел на луну, и ему казалось, что он сейчас велит отпереть калитку, выйдет и уже более никогда сюда не вернется; сердце сладко
сжалось у него от предчувствия свободы, он радостно смеялся и воображал, какая бы это могла быть чудная, поэтическая, быть может, даже святая жизнь…
О господин мой, как она жалка; // Я, слыша речь ее, расплакался. // Шесть, семь ребят в лохмотьях, // Лежащих на соломе без кусочка хлеба // Насущного. — Как я вообразил их крик: // «Мать! дай нам хлеба, — хлеба… мать! — дай хлеба!» // Признаться, сердце
сжалось у меня.
Неточные совпадения
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было.
У Константина больно
сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
― Левин! ― сказал Степан Аркадьич, и Левин заметил, что
у него на глазах были не слезы, а влажность, как это всегда бывало
у него, или когда он выпил, или когда он расчувствовался. Нынче было то и другое. ― Левин, не уходи, ― сказал он и крепко
сжал его руку за локоть, очевидно ни за что не желая выпустить его.
Теперь она знала всех их, как знают друг друга в уездном городе; знала,
у кого какие привычки и слабости,
у кого какой сапог
жмет ногу; знала их отношения друг к другу и к главному центру, знала, кто за кого и как и чем держится, и кто с кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны, не мог интересовать ее, и она избегала его.
В глазах
у меня потемнело, голова закружилась, я
сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», — и стрелою выскочила из комнаты.
Ей-ей! не то, чтоб содрогнулась // Иль стала вдруг бледна, красна… //
У ней и бровь не шевельнулась; // Не
сжала даже губ она. // Хоть он глядел нельзя прилежней, // Но и следов Татьяны прежней // Не мог Онегин обрести. // С ней речь хотел он завести // И — и не мог. Она спросила, // Давно ль он здесь, откуда он // И не из их ли уж сторон? // Потом к супругу обратила // Усталый взгляд; скользнула вон… // И недвижим остался он.