Неточные совпадения
А иногда она торжественно уходила в самый горячий момент спора, но, остановясь в дверях,
красная от гнева, кричала...
Девочка,
покраснев от гордости, сказала, что в доме ее родителей живет старая актриса и учит ее.
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по лицу девушки, все еще
красному и потному. Но он чувствовал себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим
от обиды,
от стыда, с плеч до ушей. Он ушел, не взглянув на Маргариту, не сказав ей ни слова, а она проводила его укоризненным восклицанием...
— Не трите лоб,
от этого у вас глаза
краснеют, — сказала Марина.
Видел он и то, что его уединенные беседы с Лидией не нравятся матери. Варавка тоже хмурился, жевал бороду
красными губами и говорил, что птицы вьют гнезда после того, как выучатся летать.
От него веяло пыльной скукой, усталостью, ожесточением. Он являлся домой измятый, точно после драки. Втиснув тяжелое тело свое в кожаное кресло, он пил зельтерскую воду с коньяком, размачивал бороду и жаловался на городскую управу, на земство, на губернатора. Он говорил...
Зрачки ее были расширены и помутнели, опухшие веки, утомленно мигая, становились все более
красными. И, заплакав, разрывая мокрый
от слез платок, она кричала...
Не отрывая
от рубина мокреньких,
красных глаз, человек шевелил толстыми губами и, казалось, боялся, что камень выскочит из тяжелой золотой оправы.
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения экипажа, одной рукой упирался в колено, а другую механически поднимал к фуражке, равномерно кивал головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые рты, в
красные от натуги лица. Он был очень молодой, чистенький, с красивым, мягким лицом, а улыбался — виновато.
Мягкими увалами поле, уходя вдаль, поднималось к дымчатым облакам; вдали снежными буграми возвышались однообразные конусы лагерных палаток, влево
от них на темном фоне рощи двигались ряды белых, игрушечных солдат, а еще левее возвышалось в голубую пустоту между облаков очень
красное на солнце кирпичное здание, обложенное тоненькими лучинками лесов, облепленное маленькими, как дети, рабочими.
— И вот, желая заполнить
красными вымыслами уже не минуту, а всю жизнь, одни бегут прочь
от действительности, а другие…
Он видел, что Макаров уже не тот человек, который ночью на террасе дачи как бы упрашивал, умолял послушать его домыслы. Он держался спокойно, говорил уверенно. Курил меньше, но, как всегда, дожигал спички до конца. Лицо его стало жестким, менее подвижным, и взгляд углубленных глаз приобрел выражение строгое, учительное. Маракуев,
покраснев от возбуждения, подпрыгивая на стуле, спорил жестоко, грозил противнику пальцем, вскрикивал...
Она отошла
от него, увидав своих знакомых, а Самгин, оглянувшись, заметил у дверей в буфет Лютова во фраке, с папиросой в зубах, с растрепанными волосами и лицом в
красных пятнах.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки
красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это
от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
— У тебя
от очков
краснеет кончик носа.
«В нем есть что-то театральное», — подумал Самгин, пытаясь освободиться
от угнетающего чувства. Оно возросло, когда Дьякон, медленно повернув голову, взглянул на Алексея, подошедшего к нему, — оплывшая кожа безобразно обнажила глаза Дьякона, оттянув и выворотив веки, показывая
красное мясо, зрачки расплылись, и мутный блеск их был явно безумен.
Красное, пропеченное личико его дрожало,
от беззубой, иронической улыбки по щекам на голый череп ползли морщины.
Клим промолчал, разглядывая
красное от холода лицо брата. Сегодня Дмитрий казался более коренастым и еще более обыденным человеком. Говорил он вяло и как бы не то, о чем думал. Глаза его смотрели рассеянно, и он, видимо, не знал, куда девать руки, совал их в карманы, закидывал за голову, поглаживал бока, наконец широко развел их, говоря с недоумением...
Самгин закрыл глаза, но все-таки видел
красное от холода или ярости прыгающее лицо убийцы, оскаленные зубы его, оттопыренные уши, слышал болезненное ржание лошади, топот ее, удары шашки, рубившей забор; что-то очень тяжелое упало на землю.
Темное его лицо покрылось масляными капельками пота, глаза сильно
покраснели, и шептал он все более бессвязно. Самгин напрасно ожидал дальнейшего развития мысли полковника о самозащите интеллигенции
от анархии, — полковник, захлебываясь словами, шептал...
Они оба остановились пред Самгиным — доктор,
красный от возбуждения, потный, мигающий, и женщина, бледная, с расширенными глазами.
«В сущности, это — победа, они победили», — решил Самгин, когда его натиском толпы швырнуло в Леонтьевский переулок. Изумленный бесстрашием людей, он заглядывал в их лица,
красные от возбуждения, распухшие
от ударов, испачканные кровью, быстро застывавшей на морозе. Он ждал хвастливых криков, ждал выявления гордости победой, но высокий, усатый человек в старом, грязноватом полушубке пренебрежительно говорил, прислонясь к стене...
Негодовала не одна Варвара, ее приятели тоже возмущались. Оракулом этих дней был «удивительно осведомленный» Брагин. Он подстриг волосы и уже заменил
красный галстук синим в полоску; теперь галстук не скрывал его подбородка, и оказалось, что подбородок уродливо острый, загнут вверх, точно у беззубого старика,
от этого восковой нос Брагина стал длиннее, да и все лицо обиженно вытянулось. Фыркая и кашляя, он говорил...
В легонькой потрепанной шубке на беличьем меху, окутанная рваной шалью, она вкатывалась, точно большой кусок ваты;
красные от холода щеки ее раздувались.
Самгин был доволен, что Варвара помешала ему ответить. Она вошла в столовую, приподняв плечи так, как будто ее ударили по голове.
От этого ее длинная шея стала нормальной, короче, но лицо
покраснело, и глаза сверкали зеленым гневом.
Проходя шагах в двадцати
от Дьякона, он посмотрел на него из-под очков, — старик, подогнув ноги, лежал на
красном, изорванном ковре; издали лоскутья ковра казались толстыми, пышными.
Самгин вышел на крыльцо, оглянулся, прислушался, — пустынно и тихо, только где-то во дворе колют дрова. День уже догорал, в небе расположились полосы
красных облаков, точно гигантская лестница
от горизонта к зениту. Это напоминало безлюдную площадь и фигуру Дьякона, в
красных лохмотьях крови на мостовой вокруг него.
— Если он так говорил, он говорил не глупо, — сказал Самгин, отходя
от нее, а она,
покраснев до плеч, закидывая волосы на спину, продолжала...
Никто не решался подойти к бесформенной груде серых и
красных тряпок, — она сочилась кровью, и
от крови поднимался парок.
Он закашлялся бухающими звуками, лицо и шея его вздулись
от напора крови, белки глаз,
покраснев, выкатились, оттопыренные уши дрожали. Никогда еще Самгин не видел его так жутко возбужденным.
Швырнув далеко
от себя окурок папиросы, проследив, как сквозь темноту пролетел
красный огонек и, ударясь о пол, рассыпался искрами, Самгин сказал...
Особенно бесцеремонно шумели за большим столом у стены, налево
от него, — там сидело семеро, и один из них, высокий, тонкий, с маленькой головой, с реденькими усами на
красном лице, тенористо и задорно врезывал в густой гул саркастические фразы...
Зеркало, густо
покраснев, точно таяло, — почти половина хребта крыши украсилась огнями,
красные клочья отрывались
от них, исчезая в воздухе.
Да, у Краснова руки были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей
от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в
красном вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом...
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку
от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной рукою, с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. —
От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять…
Стол для ужина занимал всю длину столовой, продолжался в гостиной, и, кроме того, у стен стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный огонь электрических лампочек был предусмотрительно смягчен розетками из бумаги
красного и оранжевого цвета,
от этого теплее блестело стекло и серебро на столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках и горбоносая, похожая на цыганку горничная. Елена Прозорова, стоя на стуле, весело командовала...
Толстый, страшно легко злится,
краснеет, так и ждешь, что сейчас его разорвет
от злости.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она у меня — вторая, только весной женился. С матерью поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним, сестрой, в Кресте
Красном. Закрыли винопольку. А говорят —
от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
Рядом с ним явился старичок, накрытый
красным одеялом, поддерживая его одною рукой у ворота, другую он поднимал вверх, но рука бессильно падала. На сморщенном, мокром
от слез лице его жалобно мигали мутные, точно закоптевшие глаза, а веки были
красные, как будто обожжены.
Он говорил уже не скрывая издевательства, а Самгин чувствовал, что его лицо
краснеет от негодования и что негодование согревает его. Он закурил папиросу и слушал, ожидая, когда наиболее удобно будет сурово воздать рассказчику за его красноречие. А старичок, передохнув, продолжал...