Неточные совпадения
Нехаева, повиснув на руке Клима, говорила о мрачной поэзии заупокойной литургии, заставив спутника своего с досадой вспомнить сказку о глупце, который пел на свадьбе похоронные песни.
Шли против ветра, говорить ей было трудно, она задыхалась. Клим строго, тоном старшего, сказал...
— Он хотел. Но, должно быть, иногда следует
идти против одного сильного желания, чтоб оно не заглушило все другие. Как вы думаете?
На улице было людно и шумно, но еще шумнее стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его разрывали истерические голоса женщин. Люди устало
шли против солнца, наклоня головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек поднимал голову, Самгин видел на истомленном лице выражение тихой радости.
В тихой, темной улице его догнал Дьякон, наклонился, молча заглянул в его лицо и
пошел рядом, наклонясь, спрятав руки в карманы, как ходят
против ветра. Потом вдруг спросил, говоря прямо в ухо Самгина...
«К Прейсу это не
идет, но в нем сильно чувствуется чужой человек», — подумал Самгин, слушая тяжеловатые, книжные фразы. Прейс говорил о ницшеанстве, как реакции
против марксизма, — говорил вполголоса, как бы сообщая тайны, известные только ему.
Он
пошел к Варваре, надеясь услышать от нее что-нибудь о Лидии, и почувствовал себя оскорбленным, войдя в столовую, увидав там за столом Лидию,
против ее — Диомидова, а на диване Варвару.
Диомидов поднялся со стула как бы
против воли, но
пошел очень быстро, сапоги его щеголевато скрипели.
И не достоин звания социалиста тот рабочий, который способен равнодушно смотреть на то, как правительство
посылает полицию и войска
против учащейся молодежи».
— Никаких других защитников, кроме царя, не имеем, — всхлипывал повар. — Я — крепостной человек, дворовый, — говорил он, стуча красным кулаком в грудь. — Всю жизнь служил дворянству… Купечеству тоже служил, но — это мне обидно! И, если
против царя
пошли купеческие дети, Клим Иванович, — нет, позвольте…
За ним
пошли шестеро, Самгин — седьмой. Он видел, что всюду по реке бежали в сторону города одинокие фигурки и они удивительно ничтожны на широком полотнище реки,
против тяжелых дворцов, на крыши которых опиралось тоже тяжелое, серокаменное небо.
— Нет, — Радеев-то, сукин сын, а? Послушал бы ты, что он говорил губернатору, Иуда! Трусова, ростовщица, и та — честнее! Какой же вы, говорит, правитель, ваше превосходительство! Гимназисток на улице бьют, а вы — что? А он ей — скот! — надеюсь, говорит, что после этого благомыслящие люди поймут, что им надо
идти с правительством, а не с жидами,
против его, а?
Можно было подумать, что люди — недовольны и молча протестуют
против того, что вот снова надобно куда-то
идти.
Самгин
шел тихо, перебирая в памяти возможные возражения всех «систем фраз»
против его будущей статьи. Возражения быстро испарялись, как испаряются первые капли дождя в дорожной пыли, нагретой жарким солнцем. Память услужливо подсказывала удачные слова, они легко и красиво оформляли интереснейшие мысли. Он чувствовал себя совершенно свободным от всех страхов и тревог.
Самгин
пошел одеваться, не потому, что считал нужными санитарные пункты, но для того, чтоб уйти из дома, собраться с мыслями. Он чувствовал себя ошеломленным, обманутым и не хотел верить в то, что слышал. Но, видимо, все-таки случилось что-то безобразное и как бы направленное лично
против него.
Самгин
пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола сидел медник,
против него — повар, на полу у печи кто-то спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
— Что уж тут, — отозвалась Анфимьевна, уходя;
шла она, точно
против сильного ветра.
Жандарм тяжело поднял руку, отдавая честь, и
пошел прочь, покачиваясь, обер тоже отправился за ним, а поручик, схватив Самгина за руку, втащил его в купе, толкнул на диван и, закрыв дверь, похохатывая, сел
против Клима — колено в колено.
Протестуя
против этого желания и недоумевая, он
пошел прочь, но тотчас вернулся, чтоб узнать имя автора. «Иероним Босх» — прочитал он на тусклой, медной пластинке и увидел еще две маленьких, но столь же странных.
Дуняша, всхлипывая, снимала шляпку с ее пышных волос, и когда сняла — Алина встала на ноги, растрепанная так, как будто долго
шла против сильного ветра.
— Не верю, — крикнул Бердников. — Зачем же вы при ней, ну? Не знаете, скрывает она от вас эту сделку? Узнайте! Вы — не маленький. Я вам карьеру сделаю. Не дурачьтесь. К черту Пилатову чистоплотность! Вы же видите: жизнь
идет от плохого к худшему. Что вы можете сделать
против этого, вы?
— Вопрос о путях интеллигенции — ясен: или она
идет с капиталом, или
против его — с рабочим классом. А ее роль катализатора в акциях и реакциях классовой борьбы — бесплодная, гибельная для нее роль… Да и смешная. Бесплодностью и, должно быть, смутно сознаваемой гибельностью этой позиции Ильич объясняет тот смертный визг и вой, которым столь богата текущая литература. Правильно объясняет. Читал я кое-что, — Андреева, Мережковского и прочих, — черт знает, как им не стыдно? Детский испуг какой-то…
— Ерунду плетешь, пан. На сей год число столыпинских помещиков сократилось до трехсот сорока двух тысяч! Сократилось потому, что сильные мужики скупают землю слабых и организуются действительно крупные помещики, это — раз! А во-вторых: начались боевые выступления бедноты
против отрубников, хутора — жгут! Это надобно знать, почтенные. Зря кричите. Лучше — выпейте! Провидение божие не каждый день
посылает нам бенедиктин.
К Дронову он
пошел нарочно пораньше, надеясь застать Таисью одну, но там уже сидели за столом Хотяинцев и Говорков один
против другого и наполняли комнату рычанием и визгом.
Самгин не успел протестовать
против его самовольства, к тому же оно не явилось новостью. Иван не впервые
посылал Агафью за своим любимым вином.
«Революция силами дикарей. Безумие, какого никогда не знало человечество. И пред лицом врага. Казацкая мечта. Разин, Пугачев — казаки, они
шли против Москвы как государственной организации, которая стесняла их анархическое своеволие. Екатерина правильно догадалась уничтожить Запорожье», — быстро думал он и чувствовал, что эти мысли не могут утешить его.
Дорога от станции к городу вымощена мелким булыжником, она
идет по берегу реки
против ее течения и прячется в густых зарослях кустарника или между тесных группочек берез.