Неточные совпадения
Уроки Томилина становились все более скучны,
менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху с вышитым воротом, на его голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим,
не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин,
не сердясь, но с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
— Хотя Байрон писал стихи, но у него нередко встречаешь глубокие мысли. Одна из них: «Думающий
менее реален, чем его мысль». Они, там,
не знают этого.
Клим почти
не вслушивался в речи и споры, уже знакомые ему, они его
не задевали,
не интересовали. Дядя тоже
не говорил ничего нового, он был, пожалуй,
менее других речист, мысли его были просты, сводились к одному...
И чем более наблюдал он любителей споров и разногласий, тем более подозрительно относился к ним. У него возникало смутное сомнение в праве и попытках этих людей решать задачи жизни и навязывать эти решения ему. Для этого должны существовать другие люди, более солидные,
менее азартные и уже во всяком случае
не полубезумные, каков измученный дядя Яков.
Они все более или
менее похожи на Кутузова, но без его смешного, мужицкого снисхождения к людям, понять которых он
не может или
не хочет.
— Ну, довольно! Ты —
не гувернер мой. Ты бы лучше воздерживался от нелепых попыток каламбурить. Стыдно говорить Наташка вместо — натяжка и очепятка вместо — опечатка. Еще
менее остроумно называть Ботнический залив — болтуническим, Адриатическое море — идиотическим…
Не считаю предков ангелами,
не склонен считать их и героями, они просто более или
менее покорные исполнители велений истории, которая, как вы же сказали, с самого начала криво пошла.
— Хрисанф толкает его на сцену, но я
не могу представить себе человека,
менее театрального, чем Семен. О, какой это чистый юноша!..
После двух рюмок необыкновенно вкусной водки и дьякон и Лютов показались Климу
менее безобразными. Лютов даже и
не очень пьян, а только лирически и до ярости возбужден. В его косых глазах горело нечто близкое исступлению, он вопросительно оглядывался, и высокий голос его внезапно, как бы от испуга, ниспадал до шепота.
Все такие речи были более или
менее знакомы и привычны; они
не пугали,
не раздражали, а в ответах Прейса было даже нечто утешительное.
Она
не укрощалась, хотя сердитые огоньки в ее глазах сверкали как будто уже
менее часто. И расспрашивала она
не так назойливо, но у нее возникло новое настроение. Оно обнаружилось как-то сразу. Среди ночи она, вскочив с постели, подбежала к окну, раскрыла его и, полуголая, села на подоконник.
Все, что говорил Прейс, было более или
менее знакомо из книг, доводы и выводы которых хотя и были убедительны, но —
не нужны Самгину.
Он видел, что Макаров уже
не тот человек, который ночью на террасе дачи как бы упрашивал, умолял послушать его домыслы. Он держался спокойно, говорил уверенно. Курил меньше, но, как всегда, дожигал спички до конца. Лицо его стало жестким,
менее подвижным, и взгляд углубленных глаз приобрел выражение строгое, учительное. Маракуев, покраснев от возбуждения, подпрыгивая на стуле, спорил жестоко, грозил противнику пальцем, вскрикивал...
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или
менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «
не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно,
не мог.
— Ассэ! Финиссэ! [Довольно! Кончайте! (франц.)] — смешливо взвизгивая, утомленно вздыхая, просила она и защищалась от дерзких прикосновений невидимых рук таможенного сдержанными жестами своих рук и судорожными движениями тела, подчиненного чувственному ритму задорной музыки. Самгин подумал, что, если б ее движения
не были так сдержанны, они были бы
менее бесстыдны.
Это повторялось на разные лады, и в этом
не было ничего нового для Самгина.
Не ново было для него и то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как
не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней,
менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Доктор, схватив шляпу, бросился вниз, Самгин пошел за ним, но так как Любомудров
не повторил ему приглашения ехать с ним, Самгин прошел в сад, в беседку. Он вдруг подумал, что день Девятого января, несмотря на весь его ужас, может быть
менее значителен по смыслу, чем сегодняшняя драка, что вот этот серый день более глубоко задевает лично его.
«Люди с каждым днем становятся все
менее значительными перед силою возбужденной ими стихии, и уже многие
не понимают, что
не они — руководят событиями, а события влекут их за собою».
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется,
менее ста тысяч, вооружено из них, говорят,
не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего
не нужно, который никому
не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
Марина посмотрела на него, улыбаясь, хотела что-то сказать, но вошли Безбедов и Турчанинов; Безбедов — в дворянском мундире и брюках, в туфлях на босых ногах, — ему удалось причесать лохматые волосы почти гладко, и он казался
менее нелепым — осанистым, серьезным; Турчанинов, в поддевке и резиновых галошах, стал ниже ростом, тоньше, лицо у него было несчастное. Шаркая галошами, он говорил,
не очень уверенно...
«Мадам де Бюрн — женщина без темперамента и — все-таки… Она берегла свое тело, как слишком дорогое платье. Это — глупо. Марина —
менее мещанка. В сущности, она даже едва ли мещанка. Стяжательница? Да, конечно. Однако это
не главное ее…»
Самгин,
не вслушиваясь в ее слова, смотрел на ее лицо, — оно
не стало
менее красивым, но явилось в нем нечто незнакомое и почти жуткое: ослепительно сверкали глаза, дрожали губы, выбрасывая приглушенные слова, и тряслись, побелев, кисти рук. Это продолжалось несколько секунд. Марина, разняв руки, уже улыбалась, хотя губы еще дрожали.
Он стал относиться к ней более настороженно, недоверчиво вслушивался в ее спокойные, насмешливые речи, тщательнее взвешивал их и
менее сочувственно принимал иронию ее суждений о текущей действительности; сами по себе ее суждения далеко
не всегда вызывали его сочувствие, чаще всего они удивляли.
Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он плыл, становился все уже, но — спокойнее, события принимали все более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями, становилась
менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда
не возмущало ее.
— Вы очень много посвящаете сил и времени абстракциям, — говорил Крэйтон и чистил ногти затейливой щеточкой. — Все, что мы знаем, покоится на том, чего мы никогда
не будем знать. Нужно остановиться на одной абстракции. Допустите, что это — бог, и предоставьте цветным расам, дикарям тратить воображение на различные, более или
менее наивные толкования его внешности, качеств и намерений. Нам пора привыкнуть к мысли, что мы — христиане, и мы действительно христиане, даже тогда, когда атеисты.
Придерживая очки, Самгин взглянул в щель и почувствовал, что он как бы падает в неограниченный сумрак, где взвешено плоское, правильно круглое пятно мутного света. Он
не сразу понял, что свет отражается на поверхности воды, налитой в чан, — вода наполняла его в уровень с краями, свет лежал на ней широким кольцом; другое, более узкое,
менее яркое кольцо лежало на полу, черном, как земля. В центре кольца на воде, — точно углубление в ней, — бесформенная тень, и тоже трудно было понять, откуда она?
Бердников все время пил, подливая в шампанское коньяк, но
не пьянел, только голос у него понизился, стал более тусклым, точно отсырев, да вздыхал толстяк все чаще, тяжелей. Он продолжал показывать пестроту словесного своего оперения, но уже
менее весело и слишком явно стараясь рассмешить.
У него
не было желания поискать в шести десятках ‹тысяч› жителей города одного или двух хотя бы
менее интересных, чем Зотова.
Они раскалываются на бесчисленное количество группочек — народники, толстовцы, анархисты и так далее, но это,
не украшая их, делает еще более мелкими,
менее интересными.
Но, выпив сразу два стакана вина, он заговорил
менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему
не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
«
Менее интересна, но почти так же красива, как Марина. Еврейка, наверное, пристроит ее к большевикам, а от них обеспечен путь только в тюрьму и ссылку. Кажется, Евгений Рихтер сказал, что если красивая женщина неглупа, она
не позволяет себе веровать в социализм. Таисья — глупа».
Если немцы победят, французы
не только снова будут ограблены экономически, но будут поставлены на колени пред народом
менее талантливым, чем они.