Неточные совпадения
Клим не поверил. Но когда горели дома
на окраине
города и Томилин привел Клима смотреть
на пожар, мальчик повторил свой вопрос. В густой толпе зрителей никто не хотел качать воду, полицейские выхватывали из толпы
за шиворот людей, бедно одетых, и кулаками гнали их к машинам.
Летом,
на другой год после смерти Бориса, когда Лидии минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться в военной школе и должен был ехать в какую-то другую, в Петербург. И вот,
за несколько дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила отцу, что она любит Игоря, не может без него жить и не хочет, чтоб он учился в другом
городе.
Перед
городом лениво текла мутноватая река, над ним всходило солнце со стороны монастырского кладбища и не торопясь, свершив свой путь, опускалось
за бойнями,
на огородах.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в
город. Дорогой
на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей,
за которыми скрыты непонятные чувства.
— Здравствуйте, — сказал Диомидов, взяв Клима
за локоть. — Ужасный какой
город, — продолжал он, вздохнув. — Еще зимой он пригляднее, а летом — вовсе невозможный. Идешь улицей, и все кажется, что сзади
на тебя лезет, падает тяжелое. А люди здесь — жесткие. И — хвастуны.
При второй встрече с Климом он сообщил ему, что
за фельетоны Робинзона одна газета была закрыта, другая приостановлена
на три месяца, несколько газет получили «предостережение», и во всех
городах, где он работал, его врагами всегда являлись губернаторы.
Это полусказочное впечатление тихого, но могучего хоровода осталось у Самгина почти
на все время его жизни в странном
городе, построенном
на краю бесплодного, печального поля, которое вдали замкнула синеватая щетина соснового леса — «Савелова грива» и —
за невидимой Окой — «Дятловы горы», где, среди зелени садов, прятались домики и церкви Нижнего Новгорода.
В изображении Дронова
город был населен людями, которые, единодушно творя всяческую скверну, так же единодушно следят друг
за другом в целях взаимного предательства, а Иван Дронов подсматривает
за всеми, собирая бесконечный материал для доноса кому-то
на всех людей.
Слева от Самгина хохотал
на о владелец лучших в
городе семейных бань Домогайлов, слушая быстрый говорок Мазина, члена городской управы, толстого, с дряблым, безволосым лицом скопца; два года тому назад этот веселый распутник насильно выдал дочь свою
за вдового помощника полицмейстера, а дочь, приехав домой из-под венца, — застрелилась.
Самгин свернул
за угол в темный переулок,
на него налетел ветер, пошатнул, осыпал пыльной скукой. Переулок был кривой, беден домами, наполнен шорохом деревьев в садах, скрипом заборов, свистом в щелях; что-то хлопало, как плеть пастуха, и можно было думать, что этот переулок — главный путь, которым ветер врывается в
город.
А когда он пригрозил, что позовет полицейского, она, круто свернув с панели, не спеша и какой-то размышляющей походкой перешла мостовую и скрылась
за монументом Екатерины Великой. Самгин подумал, что монумент похож
на царь-колокол, а Петербург не похож
на русский
город.
Часа через полтора Самгин шагал по улице, следуя
за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо
на востоке уже предрассветно зеленело, но
город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно идти по пустым улицам
за человеком, который, сунув руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь земли ногами, точно он себя нес
на руках, охватив ими бедра свои.
Клим смотрел
на каменные дома, построенные Варавкой
за двадцать пять лет, таких домов было десятка три, в старом, деревянном
городе они выступали резко, как заплаты
на изношенном кафтане, и казалось, что они только уродуют своеобразно красивый городок, обиталище чистенького и влюбленного в прошлое историка Козлова.
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь;
на пол легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей.
За окном влажно вздыхал ветер, падал густой снег,
город был не слышен, точно глубокой ночью.
За ним пошли шестеро, Самгин — седьмой. Он видел, что всюду по реке бежали в сторону
города одинокие фигурки и они удивительно ничтожны
на широком полотнище реки, против тяжелых дворцов,
на крыши которых опиралось тоже тяжелое, серокаменное небо.
Он посмотрел, как толпа втискивала себя в устье главной улицы
города, оставляя
за собой два широких хвоста, вышел
на площадь, примял перчатку подошвой и пошел к набережной.
— Ну… Встретились
за городом. Он ходил новое ружье пробовать. Пошли вместе. Я спросил: почему не берет выкуп
за голубей? Он меня учить начал и получил в ухо, — тут черт его подстрекнул замахнуться
на меня ружьем, а я ружье вырвал, и мне бы — прикладом — треснуть…
Было очень трудно представить, что ее нет в
городе. В час предвечерний он сидел
за столом, собираясь писать апелляционную жалобу по делу очень сложному, и, рисуя пером
на листе бумаги мощные контуры женского тела, подумал...
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели
города, во главе с духовенством всех церквей, шли
за город, в поле — провожать икону Богородицы в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно в субботу
на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах
города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани в пользу монастыря.
Ехать пришлось недолго;
за городом,
на огородах, Захарий повернул
на узкую дорожку среди заборов и плетней, к двухэтажному деревянному дому; окна нижнего этажа были частью заложены кирпичом, частью забиты досками, в окнах верхнего не осталось ни одного целого стекла, над воротами дугой изгибалась ржавая вывеска, но еще хорошо сохранились слова: «Завод искусственных минеральных вод».
Вечером он сидел
за городом на террасе маленького ресторана, ожидая пива, курил, оглядывался.
Но, выпив сразу два стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены
на землю в Москве сильно растут, в центре
города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов
города» Хомяков,
за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой
городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
— Дом — тогда дом, когда это доходный дом, — сообщил он, шлепая по стене кожаной,
на меху, перчаткой. — Такие вот дома — несчастье Москвы, — продолжал он, вздохнув, поскрипывая снегом, растирая его подошвой огромного валяного ботинка. — Расползлись они по всей Москве, как плесень, из-за них трамваи, тысячи извозчиков, фонарей и вообще — огромнейшие
городу Москве расходы.
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно,
город глухо ворчал, засыпая. Нагретые
за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот.
На одной улице луна освещала только верхние этажи домов
на левой стороне, а в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
— Все мои сочлены по Союзу —
на фронте, а я, по силе обязанностей управляющего местным отделением Русско-Азиатского банка, отлучаться из
города не могу, да к тому же и здоровье не позволяет. Эти беженцы сконцентрированы верст
за сорок, в пустых дачах, а оказалось, что дачи эти сняты «Красным Крестом» для раненых, и «Крест» требует, чтоб мы немедленно освободили дачи.
В полуверсте от
города из кустарника вышел солдат в синей рубахе без пояса, с длинной, гибкой полосой железа
на плече, вслед
за ним — Харламов.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят
на людей, которых учат ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом
на пестром коне офицер,
за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил
на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Самгин, как всегда, слушал, курил и молчал, воздерживаясь даже от кратких реплик. По стеклам окна ползал дым папиросы,
за окном, во тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал новый огонек, скользил, исчезал, напоминая о кометах и о жизни уже не
на окраине
города, а
на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой тьмы. Самгин чувствовал себя как бы наполненным густой, теплой и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась в нем, требуя выхода.
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил
на улицу в день 27 февраля. Один, в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял у окна и смотрел во тьму позднего вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над
городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались
за крыши домов.