Неточные совпадения
Глафира Исаевна брала гитару или другой инструмент, похожий
на утку
с длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим находил эту музыку злой, как все, что делала Глафира Варавка. Иногда она вдруг начинала петь густым голосом, в нос и тоже злобно. Слова ее песен были странно изломаны, связь их непонятна, и от этого воющего пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней. Дети, забившись
на диван, слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато...
— Сдаюсь, — выл Варавка и валился
на диван, давя своих врагов.
С него брали выкуп пирожными, конфектами, Лида причесывала его растрепанные волосы, бороду, помуслив палец свой, приглаживала мохнатые брови отца, а он, исхохотавшийся до изнеможения, смешно отдувался, отирал платком потное лицо и жалобно упрекал...
Сестры Сомовы жили у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал в Петербург хлопотать о железной дороге, а оттуда должен был поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего
с девочками. Устав играть, девочки усаживались
на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
У стены прислонился черный
диван с высунувшимися клочьями мочала, а над ним портреты Чернышевского, Некрасова, в золотом багете сидел тучный Герцен, положив одну ногу
на колено свое, рядом
с ним — суровое, бородатое лицо Салтыкова.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился
с невольной улыбкой: у стены
на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия;
на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Лидия, непричесанная, в оранжевом халатике, в туфлях
на босую ногу, сидела в углу
дивана с тетрадью нот в руках. Не спеша прикрыв голые ноги полою халата, она, неласково глядя
на Клима, спросила...
Клим ревностно старался догадаться: что связывает этих людей? Однажды, в ожидании обычного концерта, сидя рядом
с франтом у Премировых
на диване, Кутузов упрекнул его...
Она легко поднялась
с дивана и, покачиваясь, пошла в комнату Марины, откуда доносились крики Нехаевой; Клим смотрел вслед ей, улыбаясь, и ему казалось, что плечи, бедра ее хотят сбросить ткань, прикрывающую их. Она душилась очень крепкими духами, и Клим вдруг вспомнил, что ощутил их впервые недели две тому назад, когда Спивак, проходя мимо него и напевая романс «
На холмах Грузии», произнесла волнующий стих...
Клим пошел к Лидии. Там девицы сидели, как в детстве,
на диване; он сильно выцвел, его пружины старчески поскрипывали, но он остался таким же широким и мягким, как был. Маленькая Сомова забралась
на диван с ногами; когда подошел Клим, она освободила ему место рядом
с собою, но Клим сел
на стул.
— Да, — какие там люди живут? — пробормотал Иноков, сидя
на валике
дивана с толстой сигарой Варавки в зубах.
Он сел
на диван рядом
с ним.
Глубже и крепче всего врезался в память образ дьякона. Самгин чувствовал себя оклеенным его речами, как смолой. Вот дьякон, стоя среди комнаты
с гитарой в руках, говорит о Лютове, когда Лютов, вдруг свалившись
на диван, — уснул, так отчаянно разинув рот, как будто он кричал беззвучным и тем более страшным криком...
Вскочив
с дивана, он забегал по кабинету, топая так, что звенели стаканы и бутылки
на столе.
В ее возбуждении, в жестах, словах Самгин видел то наигранное и фальшивое, от чего он почти уже отучил ее своими насмешками. Было ясно, что Лидия рада встрече
с подругой, тронута ее радостью; они, обнявшись, сели
на диван, Варвара плакала, сжимая ладонями щеки Лидии, глядя в глаза ее.
В чистеньком городке,
на тихой, широкой улице
с красивым бульваром посредине, против ресторана,
на веранде которого, среди цветов, играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную комнату, где
на широком
диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
Несколько секунд посмотрев
на него смущающим взглядом мышиных глаз, он пересел
на диван и снова стал присматриваться, как художник к натуре,
с которой он хочет писать портрет.
Он взглянул
на Любашу, сидевшую в углу
дивана с надутым и обиженным лицом. Адъютант положил пред ним бумаги Клима, наклонился и несколько секунд шептал в серое ухо. Начальник, остановив его движением руки, спросил Клима...
Но, когда пришла Варвара и, взглянув
на него, обеспокоенно спросила: что
с ним? — он, взяв ее за руку, усадил
на диван и стал рассказывать в тоне шутливом, как бы не о себе. Он даже привел несколько фраз своей речи, обычных фраз, какие говорятся
на студенческих митингах, но тотчас же смутился, замолчал.
Через несколько минут он растянулся
на диване и замолчал; одеяло
на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин смотрел
на крупный, вздернутый нос,
на обнаженные зубы Стратонова и представлял его в деревне Тарасовке, пред толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече
с таким барином…
Не желая видеть этих людей, он прошел в кабинет свой, прилег там
на диван, но дверь в столовую была не плотно прикрыта, и он хорошо слышал беседу старого народника
с письмоводителем.
Взяв его под руку и тяжело опираясь
на нее, она
с подозрительной осторожностью прошла в кабинет, усадила мужа
на диван и даже подсунула за спину его подушку.
— Да, — поторопилась ответить Варвара, усаживаясь
на диван с ногами и оправляя платье. — Ты, конечно, говоришь всегда умно, интересно, но — как будто переводишь
с иностранного.
У окна сидел бритый, черненький,
с лицом старика; за столом, у
дивана, кто-то, согнувшись, быстро писал, человек в сюртуке и золотых очках, похожий
на профессора, тяжело топая, ходил из комнаты в комнату, чего-то искал.
— Тише, — зашипела она. Иноков, в углу
на диване, не пошевелился. Доктор решительно запретил говорить
с Иноковым...
— Туробоева видел? — спросила она, садясь
на диван рядом
с Климом.
Быстрым жестом он показал Самгину кукиш и снова стал наливать рюмки. Алина
с Дуняшей и филологом сидели в углу
на диване, филолог, дергаясь, рассказывал что-то, Алина смеялась, она была настроена необыкновенно весело и все прислушивалась, точно ожидая кого-то. А когда
на улице прозвучал резкий хлопок, она крикнула...
Позорное для женщины слово он проглотил и, в темноте, сел
на теплый
диван, закурил, прислушался к тишине. Снова и уже
с болезненной остротою он чувствовал себя обманутым, одиноким и осужденным думать обо всем.
Она
с разбега бросилась
на диван и, рыдая, стала топать ногами, удивительно часто. Самгин искоса взглянул
на расстегнутый ворот ее кофты и, вздохнув, пошел за водой.
Однажды, зачеркивая написанное, он услышал в столовой чужие голоса; протирая очки платком, он вышел и увидал
на диване Брагина рядом
с Варварой, а у печки стоял, гладя изразцы ладонями, высокий человек в длинном сюртуке и валенках.
Через день он снова попал в полосу необыкновенных событий. Началось
с того, что ночью в вагоне он сильнейшим толчком был сброшен
с дивана, а когда ошеломленно вскочил
на ноги, кто-то хрипло закричал в лицо ему...
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо
с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в
диван, спиною в стенку, смотрел в потолок и ритмически сопел носом.
На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары
с кантом,
на ногах полосатые носки; в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
«Возможно, что он ненормален», — соображал Самгин, глотнул коньяку и, положив фляжку рядом
с собою, покосился
на револьвер в углу
дивана.
— Так — уютнее, — согласилась Дуняша, выходя из-за ширмы в капотике, обшитом мехом; косу она расплела, рыжие волосы богато рассыпались по спине, по плечам, лицо ее стало острее и приобрело в глазах Клима сходство
с мордочкой лисы. Хотя Дуняша не улыбалась, но неуловимые, изменчивые глаза ее горели радостью и как будто увеличились вдвое. Она села
на диван, прижав голову к плечу Самгина.
Самгин,
с невольной быстротой, бросил револьвер
на диван, а шепот вызвал громкий ответ...
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный
диван, пред ним,
на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в углу — шкаф для платья
с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а
на нем графин воды, стакан.
Самгину показалось, что она хочет сесть
на колени его, — он пошевелился в кресле, сел покрепче, но в магазине брякнул звонок. Марина вышла из комнаты и через минуту воротилась
с письмами в руке; одно из них, довольно толстое, взвесила
на ладони и, небрежно бросив
на диван, сказала...
Мелкие мысли одолевали его, он закурил, прилег
на диван, прислушался: город жил тихо, лишь где-то у соседей стучал топор, как бы срубая дерево
с корня, глухой звук этот странно был похож
на ленивый лай большой собаки и медленный, мерный шаг тяжелых ног.
Он оставил Самгина в состоянии неиспытанно тяжелой усталости, измученным напряжением, в котором держал его Тагильский. Он свалился
на диван, закрыл глаза и некоторое время, не думая ни о чем, вслушивался в смысл неожиданных слов — «актер для себя», «игра
с самим собой». Затем, постепенно и быстро восстановляя в памяти все сказанное Тагильским за три визита, Самгин попробовал успокоить себя...
Кутузов, сняв пиджак, расстегнув жилет, сидел за столом у самовара,
с газетой в руках, газеты валялись
на диване,
на полу, он встал и, расшвыривая их ногами, легко подвинул к столу тяжелое кресло.
Озябшими руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол,
диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф
с книгами, фисгармония,
на стене большая репродукция
с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина,
с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи —
на плече женщины.
Он, видимо, приучил Ногайцева и женщин слушать себя, они смирно пили чай, стараясь не шуметь посудой. Юрин, запрокинув голову
на спинку
дивана, смотрел в потолок, только Дронов, сидя рядом
с Тосей, бормотал...
— Ну, что же, спать, что ли? — Но, сняв пиджак, бросив его
на диван и глядя
на часы, заговорил снова: — Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной книги. — Петя Струве
с товарищами изготовил. Говорят: сочинение
на тему «играй назад!». Он ведь еще в 901 году приглашал «назад к Фихте», так вот… А вместе
с этим у эсеров что-то неладно. Вообще — развальчик. Юрин утверждает, что все это — хорошо! Дескать — отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно… Н-да…
Привычная упрощенность отношения Самгина к женщинам вызвала такую сцену: он вернулся
с Тосей из магазина, где покупали посуду; день был жаркий, полулежа
на диване, Тося, закрыв глаза, расстегнула верхние пуговицы блузки. Клим Иванович подсел к ней и пустил руку свою под блузку. Тося спросила...
Через день в кабинете Прозорова, где принимал клиентов и работал Самгин, Елена, полулежа
с папиросой в руке
на кожаном
диване, рассказывала ему...
«Умная», — предостерегающе и уже не впервые напомнил себе Клим Иванович; комплимент ее не показался ему особенно лестным, но он был рад видеть Елену. Одетая, по обыкновению, пестро, во что-то шерстяное, мягкое, ловкая, точно котенок. Полулежа
на диване с папиросой в зубах, она оживленно рассказывала, прищелкивая пальцами правой руки...
«Предусмотрительно», — подумал Самгин, осматриваясь в светлой комнате,
с двумя окнами
на двор и
на улицу,
с огромным фикусом в углу,
с картиной Якобия, премией «Нивы», изображавшей царицу Екатерину Вторую и шведского принца. Картина висела над широким зеленым
диваном,
на окнах — клетки
с птицами, в одной хлопотал важный красногрудый снегирь, в другой грустно сидела
на жердочке аккуратненькая серая птичка.
— Ну, ничего, потерпишь, — пробормотал красавец вслед ему и присел
на диван рядом
с Самгиным.
Самгина толкала, наваливаясь
на его плечо, большая толстая женщина в рыжей кожаной куртке
с красным крестом
на груди, в рыжем берете
на голове; держа
на коленях обеими руками маленький чемодан, перекатывая голову по спинке
дивана, посвистывая носом, она спала, ее грузное тело рыхло колебалось, прыжки вагона будили ее, и, просыпаясь, она жалобно вполголоса бормотала...