Неточные совпадения
Клим не
помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и
руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх лицом, дергая плечами, сгибая колени, била головой о подушку и рычала...
Клим неясно
помнил все то, что произошло. Он действовал в состоянии страха и внезапного опьянения; схватив Риту за
руку, он тащил ее в свою комнату, умоляя шепотом...
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из
рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил
руку Нехаевой, девушка вырвала
руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо
помнил, как разыгралось все дальнейшее,
помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Слушать его было трудно, голос гудел глухо, церковно,
мял и растягивал слова, делая их невнятными. Лютов, прижав локти к бокам, дирижировал обеими
руками, как бы укачивая ребенка, а иногда точно сбрасывая с них что-то.
Мял в
руках шапку и говорил...
Бесконечную речь его пресек Диомидов, внезапно и бесшумно появившийся в дверях, он
мял в
руках шапку, оглядываясь так, точно попал в незнакомое место и не узнает людей. Маракуев очень, но явно фальшиво обрадовался, зашумел, а Дьякон, посмотрев на Диомидова через плечо, произнес, как бы ставя точку...
Поставив Клима впереди себя, он растолкал его телом студентов, а на свободном месте взял за
руку и повел за собою. Тут Самгина ударили чем-то по голове. Он смутно
помнил, что было затем, и очнулся, когда Митрофанов с полицейским усаживали его в сани извозчика.
— Интересуюсь понять намеренность студентов, которые убивают верных слуг царя, единственного защитника народа, — говорил он пискливым, вздрагивающим голосом и жалобно, хотя, видимо, желал говорить гневно. Он
мял в
руках туго накрахмаленный колпак, издавна пьяные глаза его плавали в желтых слезах, точно ягоды крыжовника в патоке.
— Я — вроде анекдота, автор — неизвестен. Мать умерла, когда мне было одиннадцать лет, воспитывала меня «от
руки» —
помните Диккенса? — ее подруга, золотошвейка; тоже умерла в прошлом году.
Рука его деревянно упала, вытянулась вдоль тела, пальцы щупали и
мяли полу пиджака, другая
рука мерно, как маятник, раскачивалась.
Говорил Судаков вызывающим тоном и все время
мял, ломал пальцами левой
руки корку хлеба.
— Адрес —
помнишь? Ну, вот. И сиди там смирно. Хозяйка — доктор, она тебе
руку живо вылечит. Прощай.
Он отбрасывал их от себя,
мял, разрывал
руками, люди лопались в его
руках, как мыльные пузыри; на секунду Самгин видел себя победителем, а в следующую — двойники его бесчисленно увеличивались, снова окружали его и гнали по пространству, лишенному теней, к дымчатому небу; оно опиралось на землю плотной, темно-синей массой облаков, а в центре их пылало другое солнце, без лучей, огромное, неправильной, сплющенной формы, похожее на жерло печи, — на этом солнце прыгали черненькие шарики.
Освобождать лицо из крепких ее ладоней не хотелось, хотя было неудобно сидеть, выгнув шею, и необыкновенно смущал блеск ее глаз. Ни одна из женщин не обращалась с ним так, и он не
помнил, смотрела ли на него когда-либо Варвара таким волнующим взглядом. Она отняла
руки от лица его, села рядом и, поправив прическу свою, повторила...
Жутко было слышать его тяжелые вздохи и слова, которыми он захлебывался. Правой
рукой он
мял щеку, красные пальцы дергали волосы, лицо его вспухало, опадало, голубенькие зрачки точно растаяли в молоке белков. Он был жалок, противен, но — гораздо более — страшен.
И Бердников похабно выругался. Самгин не
помнил, как он выбежал на улицу. Вздрагивая, задыхаясь, он шагал, держа шляпу в
руке, и мысленно истерически вопил, выл...
— Ты — усмехаешься. Понимаю, — ты где-то, там, — он помахал
рукою над головой своей. — Вознесся на высоты философические и — удовлетворен собой. А — вспомни-ко наше детство: тобой — восхищались, меня — обижали.
Помнишь, как я завидовал вам, мешал играть, искал копейку?
Последнее, что Самгин
помнил ясно: к нему подошла пьяненькая Елена и, взяв его под
руку, сказала...
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко врагу. Верно? Да, мы, на фронте, не щадим себя, а вы, в тылу… Вы — больше враги, чем немцы! — крикнул он, ударив дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими
руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей в атаку, я
помню, что могу получить пулю в затылок или штык в спину. Понимаете?
Неточные совпадения
Кити держала ее за
руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она
помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
—
Помни одно, что мне нужно было одно прощение, и ничего больше я не хочу… Отчего ж он не придет? — заговорила она, обращаясь в дверь к Вронскому. — Подойди, подойди! Подай ему
руку.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза
руками и стал читать молитву, не
помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
Она его не подымает // И, не сводя с него очей, // От жадных уст не отымает // Бесчувственной
руки своей… // О чем теперь ее мечтанье? // Проходит долгое молчанье, // И тихо наконец она: // «Довольно; встаньте. Я должна // Вам объясниться откровенно. // Онегин,
помните ль тот час, // Когда в саду, в аллее нас // Судьба свела, и так смиренно // Урок ваш выслушала я? // Сегодня очередь моя.
— Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания, взяв в
руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и
помяните мое слово, если он не…