Неточные совпадения
— Нет, — как он любит общество взрослых! — удивлялся отец. После этих слов Клим спокойно
шел в свою
комнату, зная, что он сделал то, чего хотел, — заставил взрослых еще раз обратить внимание на него.
Зимою она засыпала, как муха, сидела
в комнатах, почти не выходя гулять, и сердито жаловалась на бога, который совершенно напрасно огорчает ее,
посылая на землю дождь, ветер, снег.
— Это — зачеркни, — приказывала мать и величественно
шла из одной
комнаты в другую, что-то подсчитывая, измеряя. Клим видел, что Лида Варавка провожает ее неприязненным взглядом, покусывая губы. Несколько раз ему уже хотелось спросить девочку...
Клим все-таки
пошел в свою
комнату, брат, пристукивая костылем, сопровождал его и все говорил, с радостью, непонятной Климу и смущавшей его.
Пошли.
В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел
в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
— Я не помешаю? — спрашивал он и
шел к роялю. Казалось, что, если б
в комнате и не было бы никого, он все-таки спросил бы, не помешает ли? И если б ему ответили: «Да, помешаете», — он все-таки подкрался бы к инструменту.
Опасаясь, что Макаров тоже
пойдет к девушкам, Самгин решил посетить их позднее и вошел
в комнату. Макаров сел на стул, расстегнул ворот рубахи, потряс головою и, положив тетрадку тонкой бумаги на подоконник, поставил на нее пепельницу.
Он
пошел к реке, мужик неуклюже ковылял за ним.
В комнате засмеялась Алина.
— Я
пойду переоденусь, а ты подожди меня здесь.
В комнатах — душно.
Затем она объявила, что
идет в ванную,
пошла, но, остановясь среди
комнаты, сказала...
Осторожно разжав его руки, она
пошла прочь. Самгин пьяными глазами проводил ее сквозь туман.
В комнате, где жила ее мать, она остановилась, опустив руки вдоль тела, наклонив голову, точно молясь. Дождь хлестал
в окна все яростнее, были слышны захлебывающиеся звуки воды, стекавшей по водосточной трубе.
На улице он говорил так же громко и бесцеремонно, как
в комнате, и разглядывал встречных людей
в упор, точно заплутавшийся, который ищет: кого спросить, куда ему
идти?
Дня через три, вечером, он стоял у окна
в своей
комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек
в пальто из парусины,
в белой фуражке, с маленьким чемоданом
в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и
пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Он убежал, оставив Самгина считать людей, гуськом входивших на двор, насчитал он чертову дюжину, тринадцать человек. Часть их
пошла к флигелю, остальные столпились у крыльца дома, и тотчас же
в тишине пустых
комнат зловеще задребезжал звонок.
— Ну-с, я
иду, — сказал Кутузов, входя
в комнату. — А вы, Самгин?
Он снова улыбался своей улыбочкой, как будто добродушной, но Самгин уже не верил
в его добродушие. Когда рабочий ушел, он несколько минут стоял среди
комнаты, сунув руки
в карманы, решая: следует ли
идти к Варваре? Решил, что
идти все-таки надобно, но он
пойдет к Сомовой, отнесет ей литографированные лекции Ключевского.
Вообще все
шло необычно просто и легко, и почти не чувствовалось, забывалось как-то, что отец умирает. Умер Иван Самгин через день, около шести часов утра, когда все
в доме спали, не спала, должно быть, только Айно; это она, постучав
в дверь
комнаты Клима, сказала очень громко и странно низким голосом...
Любаша бесцеремонно прервала эту речь, предложив дяде Мише покушать. Он молча согласился, сел к столу, взял кусок ржаного хлеба, налил стакан молока, но затем встал и
пошел по
комнате, отыскивая, куда сунуть окурок папиросы. Эти поиски тотчас упростили его
в глазах Самгина, он уже не мало видел людей, жизнь которых стесняют окурки и разные иные мелочи, стесняют, разоблачая
в них обыкновенное человечье и будничное.
Она встала,
пошла в свою
комнату, шагая слишком твердо, жандарм посмотрел вслед ей и обратился к Самгину...
Возвратясь
в Москву, он остановился
в меблированных
комнатах, где жил раньше,
пошел к Варваре за вещами своими и был встречен самой Варварой. Жестом человека, которого толкнули
в спину, она протянула ему руки, улыбаясь, выкрикивая веселые слова. На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом своей радости.
Пообедав, он ушел
в свою
комнату, лег, взял книжку стихов Брюсова, поэта, которого он вслух порицал за его антисоциальность, но втайне любовался холодной остротой его стиха. Почитал, подремал, затем
пошел посмотреть, что делает Варвара; оказалось, что она вышла из дома.
Идя садом, он увидал
в окне своей
комнаты Варвару, она поглаживала пальцами листья цветка. Он подошел к стене и сказал тихонько, виновато...
Удовлетворив просьбу, Варвара предложила ему чаю, он благодарно и с достоинством сел ко столу, но через минуту встал и
пошел по
комнате, осматривая гравюры, держа руки
в карманах брюк.
— Да, я
пойду, лягу, — сказала она, быстро уходя
в свою
комнату. Дважды щелкнул замок двери.
— Зашел сказать, что сейчас уезжаю недели на три, на месяц; вот ключ от моей
комнаты, передайте Любаше; я заходил к ней, но она спит. Расхворалась девица, — вздохнул он, сморщив серый лоб. — И — как не вовремя! Ее бы надо
послать в одно место, а она вот…
Наблюдая за человеком
в соседней
комнате, Самгин понимал, что человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас,
в минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту силу, которая заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта сила почерпалась им из книг, от разума. Да, вот
пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным
в нее.
Пошли в соседнюю
комнату, там, на большом, красиво убранном столе, кипел серебряный самовар, у рояля,
в углу, стояла Дуняша, перелистывая ноты, на спине ее висели концы мехового боа, и Самгин снова подумал о ее сходстве с лисой.
Раза два приходила Варвара, холодно здоровалась, вздергивая голову, глядя через плечо Клима,
шла в свою
комнату и отбирала белье для себя.
Самгин
пошел домой, — хотелось есть до колик
в желудке.
В кухне на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола сидел медник, против него — повар, на полу у печи кто-то спал,
в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
Послав Климу воздушный поцелуй, она исчезла, а он встал, сунув руки
в карманы, прошелся по
комнате, посмотрел на себя
в зеркале, закурил и усмехнулся, подумав, как легко эта женщина помогла ему забыть кошмарного офицера.
Стоя среди
комнаты, он курил, смотрел под ноги себе,
в розоватое пятно света, и вдруг вспомнил восточную притчу о человеке, который, сидя под солнцем на скрещении двух дорог, горько плакал, а когда прохожий спросил: о чем он льет слезы? — ответил: «От меня скрылась моя тень, а только она знала, куда мне
идти».
Внизу
в большой
комнате они толпились, точно на вокзале, плотной массой
шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а среди бутылок, над маленькой дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот, с золотым виноградом,
в нем — темноликая икона; пред иконой,
в хрустальной лампаде, трепетал огонек, и это придавало буфету странное сходство с иконостасом часовни.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом»
идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам
в большую, узкую и длинную
комнату, с двумя окнами
в ее задней стене, с голыми стенами, с печью и плитой
в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Дуняша положила руку Лютова на грудь его, но рука снова сползла и палец коснулся паркета. Упрямство мертвой руки не понравилось Самгину, даже заставило его вздрогнуть. Макаров молча оттеснил Алину
в угол
комнаты, ударом ноги открыл там дверь, сказал Дуняше: «
Иди к ней!» — и обратился к Самгину...
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей
комнаты, закурил, решив
идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя
в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Он размышлял еще о многом, стараясь подавить неприятное, кисловатое ощущение неудачи, неумелости, и чувствовал себя охмелевшим не столько от вина, как от женщины.
Идя коридором своего отеля, он заглянул
в комнату дежурной горничной,
комната была пуста, значит — девушка не спит еще. Он позвонил, и, когда горничная вошла, он, положив руки на плечи ее, спросил, улыбаясь...
Он заслужил
в городе
славу азартнейшего игрока
в винт, и Самгин вспомнил, как
в комнате присяжных поверенных при окружном суде рассказывали: однажды Гудим и его партнеры играли непрерывно двадцать семь часов, а на двадцать восьмом один из них, сыграв «большой
шлем», от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность написать хороший рассказ.
Какие-то неприятные молоточки стучали изнутри черепа
в кости висков. Дома он с минуту рассматривал
в зеркале возбужденно блестевшие глаза, седые нити
в поредевших волосах, отметил, что щеки стали полнее, лицо — круглей и что к такому лицу бородка уже не
идет, лучше сбрить ее. Зеркало показывало, как
в соседней
комнате ставит на стол посуду пышнотелая, картинная девица, румянощекая, голубоглазая, с золотистой косой ниже пояса.
— Мне ничего неизвестно, — сказала женщина, не помогая Самгину раздеться, а когда он
пошел из прихожей
в комнаты, встала на дороге ему.
В комнате присяжных поверенных озабоченно беседовали о форме участия
в похоронах,
посылать ли делегацию
в Ясную Поляну или ограничиться посылкой венка. Кто-то солидно напомнил, что теперь не пятый год, что существует Щегловитов…
Фроленков
послал к мужикам жену, а сам встал и, выходя
в соседнюю
комнату, позвал...
Он встал,
пошел к себе
в комнату, но
в вестибюле его остановил странный человек,
в расстегнутом пальто на меху, с каракулевой шапкой
в руке, на его большом бугристом лице жадно вытаращились круглые, выпуклые глаза, на голове — клочья полуседой овечьей шерсти, голова — большая и сидит на плечах, шеи — не видно, человек кажется горбатым.
Люди
пошли в соседнюю
комнату, а Самгин отказался кушать дорогие, но скудные продукты и, ни с кем не прощаясь, отправился домой.
Он сидел, курил, уставая сидеть — шагал из
комнаты в комнату, подгоняя мысли одну к другой, так провел время до вечерних сумерек и
пошел к Елене. На улицах было не холодно и тихо, мягкий снег заглушал звуки, слышен был только шорох, похожий на шепот.
В разные концы быстро
шли разнообразные люди, и казалось, что все они стараются как можно меньше говорить, тише топать.
— Подожди, — попросил Самгин, встал и подошел к окну. Было уже около полуночи, и обычно
в этот час на улице, даже и днем тихой, укреплялась невозмутимая, провинциальная тишина. Но
в эту ночь двойные рамы окон почти непрерывно пропускали
в комнату приглушенные, мягкие звуки движения,
шли группы людей, гудел автомобиль, проехала пожарная команда. Самгина заставил подойти к окну шум, необычно тяжелый, от него тонко заныли стекла
в окнах и даже задребезжала посуда
в буфете.