Неточные совпадения
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась хуже Сомовых, хотя отец ее был богаче доктора. Клим
все более ценил дружбу девочки, — ему нравилось молчать, слушая ее милую болтовню, — молчать,
забывая о своей обязанности говорить умное, не детское.
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел, что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это было приятно видеть, хотя Борис
все так же дерзко насмешничал, следил за ним
все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до того, что он
забыл осторожность.
Ужас, испытанный Климом в те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из воды, подвигались к нему, Клим прочно
забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему
все более редко и лишь как неприятное сновидение. Но в словах скептического человека было что-то назойливое, как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
—
Забыл я: Иван писал мне, что он с тобой разошелся. С кем же ты живешь, Вера, а? С богатым, видно? Адвокат, что ли? Ага, инженер. Либерал? Гм… А Иван — в Германии, говоришь? Почему же не в Швейцарии? Лечится? Только лечится? Здоровый был. Но — в принципах не крепок. Это
все знали.
— О, я
забыла! — вдруг сорвавшись с кушетки, вскричала она и, достав из шкапчика бутылку вина, ликер, коробку шоколада и бисквиты, рассовала
все это по столу, а потом, облокотясь о стол, обнажив тонкие руки, спросила...
Потом этот дьявол заражает человека болезненными пороками, а истерзав его, долго держит в позоре старости,
все еще не угашая в нем жажду любви, не лишая памяти о прошлом, об искорках счастья, на минуты, обманно сверкавших пред ним, не позволяя
забыть о пережитом горе, мучая завистью к радостям юных.
— Весьма зрело и очень интересно. Но ты
забыл, что аз есмь купеческий сын. Это обязывает измерять и взвешивать со
всей возможной точностью. Алина Марковна тоже не лишена житейской мудрости. Она видит, что будущий спутник первых шагов жизни ее подобен Адонису весьма отдаленно и даже — бесподобен. Но она знает и учла, что он — единственный наследник фирмы «Братья Лютовы. Пух и перо».
Глаза матери светились ярко, можно было подумать, что она немного подкрасила их или пустила капельку атропина. В новом платье, красиво сшитом, с папиросой в зубах, она была похожа на актрису, отдыхающую после удачного спектакля. О Дмитрии она говорила между прочим, как-то
все забывая о нем, не договаривая.
Не
забывая пасхальную ночь в Петербурге, Самгин пил осторожно и ждал самого интересного момента, когда хорошо поевшие и в меру выпившие люди, еще не успев охмелеть, говорили
все сразу. Получалась метель слов, забавная путаница фраз...
— Да ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что ты поправил дело, хоть и разбойник. У вас, говорит, на земле
все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в руку, что доброта да простота хуже воровства. Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем
забыли меня. А Никита и сказал...
— Делай! — сказал он дьякону. Но о том, почему русские — самый одинокий народ в мире, —
забыл сказать, и никто не спросил его об этом.
Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень чистую рубаху и странно белую, гладкую, как у женщины, кожу рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
И тотчас же
забыл о Дронове. Лидия поглощала
все его мысли, внушая
все более тягостную тревогу. Ясно, что она — не та девушка, какой он воображал ее. Не та.
Все более обаятельная физически, она уже начинала относиться к нему с обидным снисхождением, и не однажды он слышал в ее расспросах иронию.
Ему захотелось тотчас же перескочить через
все это в маленькую монашескую комнату Никоновой, для того чтоб рассказать ей об этом кошмаре и
забыть о нем.
— Ныне скудоумные и маломысленные, соблазняемые смертным грехом зависти, утверждают, что богатые суть враги людей,
забывая умышленно, что не в сокровищах земных спасение душ наших и что
все смертию помрем, яко же и сей верный раб Христов…
В костюме сестры милосердия она показалась Самгину жалостно постаревшей. Серая, худая, она
все встряхивала головой,
забывая, должно быть, что буйная шапка ее волос связана чепчиком, отчего голова, на длинном теле ее, казалась уродливо большой. Торопливо рассказав, что она едет с двумя родственниками мужа в имение его матери вывозить оттуда какие-то ценные вещи, она воскликнула...
— Это — невероятно! — выкрикивала и шептала она. — Такое бешенство, такой стихийный страх не доехать до своих деревень! Я сама видела
все это. Как будто
забыли дорогу на родину или не помнят — где родина? Милый Клим, я видела, как рыжий солдат топтал каблуками детскую куклу, знаешь — такую тряпичную, дешевую. Топтал и бил прикладом винтовки, а из куклы сыпалось… это, как это?
«Неужели
забыла она
все это? Почему же я не могу
забыть?» — с грустью, но и со злобой спрашивал он себя.
Его волновала жалость к этим людям, которые не знают или
забыли, что есть тысячеглавые толпы, что они ходят по улицам Москвы и смотрят на
все в ней глазами чужих. Приняв рюмку из руки Алины, он ей сказал...
— Должно быть, схулиганил кто-нибудь, — виновато сказал Митрофанов. — А может, захворал. Нет, — тихонько ответил он на осторожный вопрос Самгина, — прежним делом не занимаюсь. Знаете, — пред лицом свободы как-то уж недостойно мелких жуликов ловить. Праздник, и
все лишнее
забыть хочется, как в прощеное воскресенье. Притом я попал в подозрение благонадежности, меня, конечно, признали недопустимым…
— Чего буяните? — говорил он. — Зря
все! Видите: красных лентов нету, стало быть, не забастовщик, ну? И женщина провожает… подходящая, из купчих, видно. Господин — тоже купец, я его знаю, пером торгует в Китай-городе, фамилие
забыл. Ну? Служащего, видать, хоронют…
— Вы, интеллигенты, в статистику уверовали: счет, мера, вес! Это
все равно, как поклоняться бесенятам,
забыв о Сатане…
Самгин подумал, что парень глуп, и
забыл об этом случае, слишком ничтожном для того, чтобы помнить о нем. Действительность усердно воспитывала привычку
забывать о фактах, несравненно более крупных. Звеньями бесконечной цепи следуя одно за другим, события
все сильнее толкали время вперед, и оно, точно под гору катясь, изживалось быстро, незаметно.
— Я? Я — по-дурацки говорю. Потому что ничего не держится в душе… как в безвоздушном пространстве. Говорю
все, что в голову придет, сам перед собой играю шута горохового, — раздраженно всхрапывал Безбедов; волосы его, высохнув, торчали дыбом, — он выпил вино,
забыв чокнуться с Климом, и, держа в руке пустой стакан, сказал, глядя в него: — И боюсь, что на меня, вот — сейчас, откуда-то какой-то страх зверем бросится.
То, что ему казалось в ней здравым смыслом, — ее деловитость, независимая и даже влиятельная позиция в городе, ее начитанность, —
все это заставляло его
забывать, что Марина — сектантка, какая-то «кормщица», «богородица».
«Говорит, как деревенская баба…» И вслед за этим почувствовал, что ему необходимо уйти, сейчас же, — последними словами она точно вытеснила, выжала из него
все мысли и всякие желания. Через минуту он торопливо прощался, объяснив свою поспешность тем, что —
забыл: у него есть неотложное дело.
Забыв поблагодарить, Самгин поднял свои чемоданы, вступил в дождь и через час, взяв ванну, выпив кофе, сидел у окна маленькой комнатки, восстановляя в памяти сцену своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная, в темно-рыжем платье и сером переднике, в очках на носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде
всего спросила...
— Так что же — с кадетами идти? — очень звонко спросил человек без шляпы; из рук его выскочила корка апельсина, он нагнулся, чтоб поднять ее, но у него соскользнуло пенсне с носа, быстро выпрямясь, он поймал шнурок пенсне и
забыл о корке. А покуда он проделывал
все это, человек с бумагой успел сказать...
Перечислил
все народные восстания от Разина до Пугачева, не
забыв и о бунте Кондрата Булавина, о котором он знал только то, что был донской казак Булавин и был бунт, а чего хотел донской казак и в каких формах выразилось организованное им движение, — об этом он знал столько же, как и
все.
— Нет, не
забыл, — откликнулся Самгин. — Я
все помню, но останавливаюсь на деяниях самодержавия наиболее эффектных.
Не только Тагильский ждал этого момента — публика очень единодушно двинулась в столовую. Самгин ушел домой, думая о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место в нем, думая о Тагильском и обо
всем, что слышал в этот вечер.
Все это нужно было примирить, уложить плотно одно к другому, извлечь крупицы полезного,
забыть о том, что бесполезно.
— Самодержавие имеет за собою трехсотлетнюю традицию. Не
забывайте, что не истекло еще трех лет после того, как
вся Россия единодушно праздновала этот юбилей, и что в Европе нет государства, которое могло бы похвастать стойкостью этой формы правления.