Неточные совпадения
Самгин чувствовал себя больным, обезмысленным, втиснутым
в кошмар.
Они хохотали, кричали, Лютов возил его по улицам
в широких санях, запряженных быстрейшими лошадями, и Клим видел, как столбы телеграфа, подпрыгивая
в небо, размешивают
в нем звезды, точно кусочки апельсинной корки
в крюшоне. Это продолжалось четверо суток, а затем Самгин, лежа у себя дома
в постели, вспоминал отдельные моменты длительного
кошмара.
— Во мне — ничего не изменилось, — подсказывала ему Лидия шепотом, и ее шепот
в ночной, душной темноте становился его
кошмаром. Было что-то особенно угнетающее
в том, что она ставит нелепые вопросы свои именно шепотом, как бы сама стыдясь их, а вопросы ее звучали все бесстыдней. Однажды, когда он говорил ей что-то успокаивающее, она остановила его...
«Тихий океан, — вспомнил Самгин. — Торопятся сбросить японцев пинками
в Тихий океан.
Кошмар».
Ему захотелось тотчас же перескочить через все это
в маленькую монашескую комнату Никоновой, для того чтоб рассказать ей об этом
кошмаре и забыть о нем.
Шаги людей на улице стали как будто быстрей. Самгин угнетенно вышел
в столовую, — и с этой минуты жизнь его надолго превратилась
в сплошной
кошмар. На него наткнулся Кумов; мигая и приглаживая красными ладонями волосы, он встряхивал головою, а волосы рассыпались снова, падая ему на щеки.
Этот ночной парад воспоминаний превратился
в тяжелый
кошмар.
Он снова шагал
в мягком теплом сумраке и, вспомнив ночной
кошмар, распределял пережитое между своими двойниками, — они как бы снова окружили его. Один из них наблюдал, как драгун старается ударить шашкой Туробоева, но совершенно другой человек был любовником Никоновой; третий, совершенно не похожий на первых двух, внимательно и с удовольствием слушал речи историка Козлова. Было и еще много двойников, и все они,
в этот час, — одинаково чужие Климу Самгину. Их можно назвать насильниками.
«
Кошмар, — думал он, глядя на Марину поверх очков. — Почему я так откровенно говорю с ней? Я не понимаю ее, чувствую
в ней что-то неприятное. Почему же?» Он замолчал, а Марина, скрестив руки на высокой груди, сказала негромко...
«
Кошмар», — подумал он, опираясь рукою о стену, нащупывая ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя упасть, он сбежал с лестницы, очутился
в той комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел к столу и жадно выпил стакан противно теплой воды.
В окна заглянуло солнце, ржавый сумрак музея посветлел, многочисленные гребни штыков заблестели еще холоднее, и особенно ледянисто осветилась железная скорлупа рыцарей. Самгин попытался вспомнить стихи из былины о том, «как перевелись богатыри на Руси», но ‹вспомнил› внезапно
кошмар, пережитый им
в ночь, когда он видел себя расколотым на десятки, на толпу Самгиных. Очень неприятное воспоминание…
— По пьяному делу. Воюем, а? — спросил он, взмахнув стриженой, ежовой головой. —
Кошмар!
В 12-м году Ванновский говорил, что армия находится
в положении бедственном: обмундирование плохое, и его недостаточно, ружья устарели, пушек — мало, пулеметов — нет, кормят солдат подрядчики, и — скверно, денег на улучшение продовольствия — не имеется, кредиты — запаздывают, полки —
в долгах. И при всем этом — втюрились
в драку ради защиты Франции от второго разгрома немцами.
Неточные совпадения
— Ты не поверишь, как мне опостылели эти комнаты, — сказала она, садясь подле него к своему кофею. — Ничего нет ужаснее этих chambres garnies. [меблированных комнат.] Нет выражения лица
в них, нет души. Эти часы, гардины, главное, обои —
кошмар. Я думаю о Воздвиженском, как об обетованной земле. Ты не отсылаешь еще лошадей?
Утром страшный
кошмар, несколько раз повторявшийся ей
в сновидениях еще до связи с Вронским, представился ей опять и разбудил ее. Старичок с взлохмаченной бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как и всегда при этом
кошмаре (что и составляло его ужас), чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело
в железе над нею. И она проснулась
в холодном поту.
На этом бы и остановиться ему, отвернуться от Малиновки навсегда или хоть надолго, и не оглядываться — и все потонуло бы
в пространстве, даже не такой дали, какую предполагал Райский между Верой и собой, а двух-трехсот верст, и во времени — не годов, а пяти-шести недель, и осталось бы разве смутное воспоминание от этой трескотни, как от
кошмара.
Страшный
кошмар мыслей и ощущений кипел
в его душе.
— Оставь меня, ты стучишь
в моем мозгу как неотвязный
кошмар, — болезненно простонал Иван,
в бессилии пред своим видением, — мне скучно с тобою, невыносимо и мучительно! Я бы много дал, если бы мог прогнать тебя!