Неточные совпадения
О Петербурге у Клима Самгина незаметно сложилось весьма обычное для провинциала неприязненное и даже несколько враждебное представление: это город, не похожий на русские города, город черствых, недоверчивых и очень проницательных
людей; эта голова огромного тела России наполнена мозгом холодным и злым. Ночью,
в вагоне, Клим вспоминал Гоголя, Достоевского.
Не хотелось смотреть на
людей, было неприятно слышать их голоса, он заранее знал, что скажет мать, Варавка, нерешительный доктор и вот этот желтолицый, фланелевый
человек, сосед по месту
в вагоне, и грязный смазчик с длинным молотком
в руке.
Очень пыльно было
в доме, и эта пыльная пустота, обесцвечивая мысли, высасывала их. По комнатам, по двору лениво расхаживала прислуга, Клим смотрел на нее, как смотрят из окна
вагона на коров вдали,
в полях. Скука заплескивала его, возникая отовсюду, от всех
людей, зданий, вещей, от всей массы города, прижавшегося на берегу тихой, мутной реки. Картины выставки линяли, забывались, как сновидение, и думалось, что их обесцвечивает, поглощает эта маленькая, сизая фигурка царя.
Через день, прожитый беспокойно, как пред экзаменом, стоя на перроне вокзала, он увидел первой Алину: явясь
в двери
вагона, глядя на
людей сердитым взглядом, она крикнула громко и властно...
«Мне нужно переместиться, переменить среду, нужно встать ближе к простым, нормальным
людям», — думал Клим Самгин, сидя
в вагоне, по дороге
в Москву, и ему показалось, что он принял твердое решение.
Самгин замолчал. Стратонов опрокинул себя
в его глазах этим глупым жестом и огорчением по поводу брюк. Выходя из
вагона, он простился со Стратоновым пренебрежительно, а сидя
в пролетке извозчика, думал с презрением: «Бык. Идиот. На что же ты годишься
в борьбе против
людей, которые, стремясь к своим целям, способны жертвовать свободой, жизнью?»
В купе
вагона, кроме Самгина, сидели еще двое: гладенький старичок
в поддевке, с большой серебряной медалью на шее, с розовым личиком, спрятанным
в седой бороде, а рядом с ним угрюмый усатый
человек с большим животом, лежавшим на коленях у него.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали
люди; невидимый
в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат неба и две звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
Ночь была прозрачно светлая, — очень высоко, почти
в зените бедного звездами неба, холодно и ярко блестела необыкновенно маленькая луна, и все вокруг было невиданно: плотная стена деревьев, вылепленных из снега, толпа мелких, черных
людей у паровоза,
люди покрупнее тяжело прыгали из
вагона в снег, а вдали — мохнатые огоньки станции, похожие на золотых пауков.
И вот, безболезненно порвав связь с женщиной, закончив полосу жизни, чувствуя себя свободным, настроенный лирически мягко, он — который раз? — сидит
в вагоне второго класса среди давно знакомых, обыкновенных
людей, но сегодня
в них чувствуется что-то новое и они возбуждают не совсем обыкновенные мысли.
Самгин подумал, что он уже не первый раз видит таких
людей, они так же обычны
в вагоне, как неизбежно за окном
вагона мелькание телеграфных столбов, небо, разлинованное проволокой, кружение земли, окутанной снегом, и на снегу, точно бородавки, избы деревень. Все было знакомо, все обыкновенно, и, как всегда,
люди много курили, что-то жевали.
«
Человеку с таким лицом следовало бы молчать», — решил Самгин. Но
человек этот не умел или не хотел молчать. Он непрощенно и вызывающе откликался на все речи
в шумном
вагоне. Его бесцветный, суховатый голос, ехидно сладенький голосок
в соседнем отделении и бас побеждали все другие голоса. Кто-то
в коридоре сказал...
Локомотив свистнул, споткнулся и, встряхнув
вагоны, покачнув
людей, зашипел, остановясь
в густой туче снега, а голос остроносого затрещал слышнее. Сняв шапку,
человек этот прижал ее под мышкой, должно быть, для того, чтоб не махать левой рукой, и, размахивая правой, сыпал слова, точно гвозди
в деревянный ящик...
Локомотив снова свистнул, дернул
вагон, потащил его дальше, сквозь снег, но грохот поезда стал как будто слабее, глуше, а остроносый — победил:
люди молча смотрели на него через спинки диванов, стояли
в коридоре, дымя папиросами. Самгин видел, как сетка морщин, расширяясь и сокращаясь, изменяет остроносое лицо, как шевелится на маленькой, круглой голове седоватая, жесткая щетина, двигаются брови. Кожа лица его не краснела, но лоб и виски обильно покрылись потом,
человек стирал его шапкой и говорил, говорил.
Затем он неожиданно подумал, что каждый из
людей в вагоне,
в поезде,
в мире замкнут
в клетку хозяйственных,
в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это была чужая мысль: «Чижи
в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
Отстранив длинного
человека движением руки, она прошла
в конец
вагона, а он пошатнулся, сел напротив Самгина и, закусив губу, несколько секунд бессмысленно смотрел
в лицо его.
Три лампочки — по одной у дверей, одна
в средине
вагона — тускло освещали
людей на диванах, на каждом по три фигуры,
люди качались, и можно было подумать, что это они раскачивают
вагон.
— Чудовищная путаница, — говорил
человек с бородавкой. — Все что-то теряют, чего-то ищут. Из Ярославля
в Орел прибыл
вагон холста, немедленно был отправлен сюда, а немедленно здесь — исчез.
Но все-таки он представил несколько соображений, из которых следовало, что
вагоны загнали куда-нибудь
в Литву. Самгину показалось, что у этого
человека есть причины желать, чтоб он, Самгин, исчез. Но следователь подкрепил доводы
в пользу поездки предложением дать письмо к брату его жены, ротмистру полевых жандармов.
Неточные совпадения
Девушка взяла мешок и собачку, дворецкий и артельщик другие мешки. Вронский взял под руку мать; но когда они уже выходили из
вагона, вдруг несколько
человек с испуганными лицами пробежали мимо. Пробежал и начальник станции
в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то случилось необыкновенное. Народ от поезда бежал назад.
«Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться; стало быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые
люди в том
вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
Она вздохнула еще раз, чтобы надышаться, и уже вынула руку из муфты, чтобы взяться за столбик и войти
в вагон, как еще
человек в военном пальто подле нее самой заслонил ей колеблющийся свет фонаря.
И вдруг, вспомнив о раздавленном
человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что̀ ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые шли от водокачки к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ
вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого
вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта будет против нее.
Подошел и я — и не понимаю, почему мне этот молодой
человек тоже как бы понравился; может быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и, выходя из
вагона, узнал от него, что он вечером, часу
в девятом, придет на Тверской бульвар.