Неточные совпадения
Дядя Яков действительно вел
себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого.
Выходил он
из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Лидия встала и пригласила всех наверх, к
себе. Клим задержался на минуту у зеркала, рассматривая прыщик на губе.
Из гостиной
вышла мать; очень удачно сравнив Инокова и Сомову с любителями драматического искусства, которые разыгрывают неудачный водевиль, она положила руку на плечо Клима, спросила...
«Вот и я привлечен к отбыванию тюремной повинности», — думал он, чувствуя
себя немножко героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка, в чем его убеждало и поведение товарища прокурора. Шли переулками, в одном
из них, шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца, на улицу
вышла женщина в широкой шляпе, сером пальто, невидимый мужчина, закрывая дверь, сказал...
Самгин мог бы сравнить
себя с фонарем на площади:
из улиц торопливо
выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное
из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Самгин замолчал. Стратонов опрокинул
себя в его глазах этим глупым жестом и огорчением по поводу брюк.
Выходя из вагона, он простился со Стратоновым пренебрежительно, а сидя в пролетке извозчика, думал с презрением: «Бык. Идиот. На что же ты годишься в борьбе против людей, которые, стремясь к своим целям, способны жертвовать свободой, жизнью?»
«Арестуют… Черт с ними!
Вышлют из Москвы, не более, — торопливо уговаривал он
себя. — Выберу город потише и буду жить вне этой бессмыслицы».
Иногда он заглядывал в столовую, и Самгин чувствовал на
себе его острый взгляд. Когда он, подойдя к столу, пил остывший чай, Самгин разглядел в кармане его пиджака ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он
вышел в большую комнату, ожидая видеть там новых людей, но люди были все те же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи
из мохнатого полотенца.
Алина отказалась пить и, поманив за
собой Дуняшу,
вышла из комнаты; шла она, как ходила девушкой, — бережно и гордо несла красоту свою. Клим, глядя вслед ей, вздохнул.
«Осталась где-то вне действительности, живет бредовым прошлым», — думал он,
выходя на улицу. С удивлением и даже недоверием к
себе он вдруг почувствовал, что десяток дней, прожитых вне Москвы, отодвинул его от этого города и от людей, подобных Татьяне, очень далеко. Это было странно и требовало анализа. Это как бы намекало, что при некотором напряжении воли можно
выйти из порочного круга действительности.
— Зря ты, Клим Иванович, ежа предо мной изображаешь, — иголочки твои не страшные, не колют. И напрасно ты возжигаешь огонь разума в сердце твоем, — сердце у тебя не горит, а — сохнет. Затрепал ты
себя — анализами, что ли, не знаю уж чем! Но вот что я знаю: критически мыслящая личность Дмитрия Писарева, давно уже лишняя в жизни,
вышла из моды, — критика выродилась в навязчивую привычку ума и — только.
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не взяв ни одного
из них, она не кивнула головой на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я не в ладу, не в ладу сама с
собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и
выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу,
из страны, где вешают, в страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
Клим Иванович чувствовал
себя так, точно где-то внутри его прорвался нарыв, который мешал ему дышать легко. С этим настроением легкости, смелости он
вышел из Государственной думы, и через несколько дней, в этом же настроении, он говорил в гостиной известного адвоката...
— Послушать бы, чего он там говорит, — предложил Денисов, грузно вставая на ноги, и осторожно
вышел из комнаты, оставив за
собой ворчливую жалобу...
Неточные совпадения
Уподобив
себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику
выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать, не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
Что
из него должен во всяком случае образоваться законодатель, — в этом никто не сомневался; вопрос заключался только в том, какого сорта
выйдет этот законодатель, то есть напомнит ли он
собой глубокомыслие и административную прозорливость Ликурга или просто будет тверд, как Дракон.
Но перенесемся мыслью за сто лет тому назад, поставим
себя на место достославных наших предков, и мы легко поймем тот ужас, который долженствовал обуять их при виде этих вращающихся глаз и этого раскрытого рта,
из которого ничего не
выходило, кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже на бой часов.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала
из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости
выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо
себя приезжавших.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел
из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам
себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь,
вышел из комнаты.