Неточные совпадения
О боге она говорила, точно о
добром и хорошо знакомом ей старике, который живет где-то близко и может делать
все, что хочет, но часто делает не так, как надо.
— Слепцы! Вы шли туда корыстно, с проповедью зла и насилия, я зову вас на дело
добра и любви. Я говорю священными словами учителя моего: опроститесь, будьте детями земли, отбросьте
всю мишурную ложь, придуманную вами, ослепляющую вас.
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно мыслить о истине можно лишь тогда, когда мир опустошен: убери из него
все —
все вещи, явления и
все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о боге,
добре и зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной,
все решающей истины…
— Прежде
всего — очень
добрый человек. Эдак, знаешь, неисчерпаемо
добрый. Неизлечимо, сказала бы я.
— Я думаю, что отношения мужчин и женщин вообще — не
добро. Они — неизбежны, но
добра в них нет. Дети? И ты, и я были детьми, но я
все еще не могу понять: зачем нужны оба мы?
— Ой, не доведет нас до
добра это сочинение мертвых праведников, а тем паче — живых. И ведь делаем-то мы это не по охоте, не по нужде, а — по привычке, право, так! Лучше бы согласиться на том, что
все грешны, да и жить
всем в одно грешное, земное дело.
Но, вспомнив о безжалостном ученом, Самгин вдруг, и уже не умом, а
всем существом своим, согласился, что вот эта плохо сшитая ситцевая кукла и есть самая подлинная история правды
добра и правды зла, которая и должна и умеет говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно и мудро о гневе и о нежности, о неутолимых печалях матерей и богатырских мечтах детей, обо
всем, что есть жизнь.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто
все люди вокруг были ее
добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой, дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
— Он был
добрый. Знал —
все, только не умеет знать себя. Он сидел здесь и там, — женщина указала рукою в углы комнаты, — но его никогда не было дома. Это есть такие люди, они никогда не умеют быть дома, это есть — русские, так я думаю. Вы — понимаете?
— Н-да, так вот этот щедрословный человек внушал, конечно, «сейте разумное,
доброе» и прочее такое, да вдруг, знаете, женился на вдове одного адвоката, домовладелице, и тут, я вам скажу, в два года такой скучный стал, как будто и родился и
всю жизнь прожил в Орле.
Такие
добрые люди способны на
все; они вообще явление загадочное и едва ли нормальное.
У нее была очень милая манера говорить о «
добрых» людях и «светлых» явлениях приглушенным голосом; как будто она рассказывала о маленьких тайнах, за которыми скрыта единая, великая, и в ней — объяснения
всех небольших тайн. Иногда он слышал в ее рассказах нечто совпадавшее с поэзией буден старичка Козлова. Но
все это было несущественно и не мешало ему привыкать к женщине с быстротой, даже изумлявшей его.
— Вы представить не можете, как трудно в наши дни жить человеку, который
всем хочет только
добра… Поверьте, — добавил он еще тише, — они догадываются о вашем значении…
— Столыпина я одобряю; он затеял дело
доброе, дело мудрое. Накормить лучших людей — это уже политика европейская.
Все ведь в жизни нашей строится на отборе лучшего, — верно?
— «Любовь к уравнительной справедливости, к общественному
добру, к народному благу парализовала любовь к истине, уничтожила интерес к ней». «Что есть истина?» — спросил мистер Понтий Пилат. Дальше! «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще
всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна, своими штыками, охраняет нас от ярости народной…»
— Ах, эта
добрая женщина… Какие глупые слова: «Ничего подобного!»
Все подобно чему-нибудь.
— Пустые — хотел ты сказать. Да, но вот эти люди — Орехова, Ногайцев — делают погоду. Именно потому, что — пустые, они с необыкновенной быстротой вмещают в себя
все новое: идеи, программы, слухи, анекдоты, сплетни. Убеждены, что «сеют разумное,
доброе, вечное». Если потребуется, они завтра будут оспаривать радости и печали, которые утверждают сегодня…
«За внешней грубостью —
добрая, мягкая душа. Тип Тани Куликовой, Любаши Сомовой, Анфимьевны. Тип человека, который чувствует себя созданным для того, чтоб служить, — определял он, поспешно шагая и невольно оглядываясь: провожает его какой-нибудь субъект? — Служить —
все равно кому. Митрофанов тоже человек этой категории. Не изжито древнее, рабское, христианское. Исааки, как говорил отец…»
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же
все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
«Что это она вчера смотрела так пристально на меня? — думал Обломов. — Андрей божится, что о чулках и о рубашке еще не говорил, а говорил о дружбе своей ко мне, о том, как мы росли, учились, — все, что было хорошего, и между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет
все доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как…»
Неточные совпадения
Подите кто-нибудь!» // Замялись наши странники, // Желательно бы выручить // Несчастных вахлаков, // Да барин глуп: судись потом, // Как влепит сотню
добрую // При
всем честном миру!
«Вишь, тоже
добрый! сжалился», — // Заметил Пров, а Влас ему: // — Не зол… да есть пословица: // Хвали траву в стогу, // А барина — в гробу! //
Все лучше, кабы Бог его // Прибрал… Уж нет Агапушки…
— Послали в Клин нарочного, //
Всю истину доведали, — // Филиппушку спасли. // Елена Александровна // Ко мне его, голубчика, // Сама — дай Бог ей счастие! // За ручку подвела. //
Добра была, умна была,
На
все четыре стороны // Поклон, — и громким голосом // Кричит: «Эй, люди
добрые!
У каждого крестьянина // Душа что туча черная — // Гневна, грозна, — и надо бы // Громам греметь оттудова, // Кровавым лить дождям, // А
все вином кончается. // Пошла по жилам чарочка — // И рассмеялась
добрая // Крестьянская душа! // Не горевать тут надобно, // Гляди кругом — возрадуйся! // Ай парни, ай молодушки, // Умеют погулять! // Повымахали косточки, // Повымотали душеньку, // А удаль молодецкую // Про случай сберегли!..