Неточные совпадения
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из
прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
— Гордость, которую
попирают так жестоко. Привычное — ты пойми! — привычное нежелание заглянуть в душу ласково, дружески. Я не то говорю, но об этом не скажешь…
— Ты их, Гашка,
прутом,
прутом, — советовала она, мотая тяжелой головой. В сизых, незрячих глазах ее солнце отражалось, точно в осколках пивной бутылки. Из двери школы вышел урядник, отирая ладонью седоватые усы и аккуратно подстриженную бороду, зорким взглядом рыжих глаз осмотрел дачников, увидав Туробоева, быстро поднял руку к новенькой фуражке и строго приказал кому-то за спиною его...
—
Попер, идол! — завистливо сказал хромой и вздохнул, почесывая подбородок. — А колокольчик-то этот около, слышь, семнадцати пудов, да — в лестницу нести. Тут, в округе, против этого кузнеца никого нет. Он всех бьет. Пробовали и его, — его, конечно, массыей народа надобно бить — однакож и это не вышло.
— Или —
поправ? — серьезно вполголоса спросил он кого-то, затем повторил тихо, тенорком...
— «Смертию смерть
поправ».
С неба, покрытого рваной овчиной облаков, нерешительно и ненадолго выглядывало солнце, кисейные тряпочки теней развешивались на голых
прутьях кустарника, на серых ветках ольхи, ползли по влажной земле.
— Правильно, правильно, — торопливо сказал человек в каракулевой фуражке. — А то — вывалились на улицу да еще в Кремль
прут, а там — царские короны, регалии и вообще сокровища…
Поручика в купе уже не было, о нем напоминал запах коньяка, медный изогнутый
прут и занавеска под столиком.
— То-то, — удовлетворенно сказал седобровый, усаживаясь рядом с ним. — Разве можно книги ногами
попирать? Тем более, что это — «Система логики» Милля, издание Вольфа, шестьдесят пятого года. Не читали, поди-ко, а —
попираете!
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей в вагоне, в поезде, в мире замкнут в клетку хозяйственных, в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь
прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь сила извне погнет линии
прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это была чужая мысль: «Чижи в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
По вагону, сменяя друг друга, гуляли запахи ветчины, ваксы, жареного мяса, за окном, в сероватом сумраке вечера, двигались снежные холмы, черные деревья, тряслись какие-то
прутья, точно грозя высечь поезд, а за спиною Самгина, покашливая, свирепо отхаркиваясь, кто-то мрачно рассказывал...
— Увезли? — спросил он, всматриваясь в лицо Самгина. — А я вот читаю отечественную прессу. Буйный бред и либерально-интеллигентские попытки заговорить зубы зверю. Существенное — столыпинские хутора и поспешность промышленников как можно скорее продать всё, что хочет купить иностранный капитал. А он — не дремлет и
прет даже в текстиль, крепкое московское дело. В общем — балаган. А вы — постарели, Самгин.
За окном, в снежной буре, подпрыгивал на неподвижном коне черный, бородатый царь в шапке полицейского, — царь, ничем, никак не похожий на другого, который стремительно мчался на Сенатской площади,
попирая копытами бешеного коня змею.
— Ты вот молчишь. Монументально молчишь, как бронзовый. Это ты — по завету: «Не мечите бисера перед свиньями, да не
попрут его ногами» — да?
— Все очерчивают Маркса. Очертить — значит ограничить, а? Только Ленин
прет против рожна, упрямый, как протопоп Аввакум.
— Что ж? Предлог — хороший. «Смертию смерть
поправ». Только бы на улицу не вылезали…
— А ты — не хвастайся невежеством:
попрать — значит — победить, убить!
— Люди почувствуют себя братьями только тогда, когда поймут трагизм своего бытия в космосе, почувствуют ужас одиночества своего во вселенной, соприкоснутся
прутьям железной клетки неразрешимых тайн жизни, жизни, из которой один есть выход — в смерть.
— Интеллигент-революционер считается героем. Прославлен и возвеличен. А по смыслу деятельности своей он — предатель культуры. По намерениям — он враг ее. Враг нации. Родины. Он, конечно, тоже утверждает себя как личность. Он чувствует: основа мира, Архимедова точка опоры — доминанта личности. Да. Но он мыслит ложно. Личность должна расти и возвышаться, не опираясь на массу, но
попирая ее. Аристократия и демократия. Всегда — это. И — навсегда.
Неточные совпадения
Из дурака, родименький, // И горе смехом
прет!
Были оборваны, — будете голы вы, // Били вас палками, розгами, кнутьями, // Будете биты железными
прутьями!..
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих детей, убоялся бездны премудрости, просит от нея об увольнении». На что и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то де семинариста от всякого учения уволить: писано бо есть, не мечите бисера пред свиниями, да не
попрут его ногами».
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных
прутьев.
Его понятие о"долге"не шло далее всеобщего равенства перед шпицрутеном; [Шпицру́тены (нем.) — длинные гибкие
прутья, которыми секли осужденных солдат, прогоняемых сквозь строй.] его представление о «простоте» не переступало далее простоты зверя, обличавшей совершенную наготу потребностей.