Неточные совпадения
Я изумился: я видался
с нею всего раза три в
год и мог бы не видаться три
года, ровно столько, сколько нужно для кругосветного плавания, она бы не заметила.
Поезжайте
летом на кронштадтский рейд, на любой военный корабль, адресуйтесь к командиру, или старшему, или, наконец, к вахтенному (караульному) офицеру
с просьбой осмотреть корабль, и если нет «авральной» работы на корабле, то я вам ручаюсь за самый приятный прием.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч
лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек,
с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Барин помнит даже, что в третьем
году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три
с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах
с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да
с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду
с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст, куда уж он посылает десять
лет этот оброк, столько-то в
год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще отцом в дом и там воспитанной.
И он тоже
с тринадцати
лет ходит в море и двух
лет сряду никогда не жил на берегу.
Консул познакомил нас
с сыном, молодым человеком
лет двадцати
с небольшим.
Как ни привыкаешь к противоположностям здешнего климата
с нашим и к путанице во временах
года, а иногда невольно поразишься мыслью, что теперь январь, что вы кутаетесь там в меха, а мы напрасно ищем в воде отрады.
Приезжайте через
год, вы, конечно, увидите тот же песок, те же пальмы счетом, валяющихся в песке негров и негритянок, те же шалаши, то же голубое небо
с белым отблеском пламени, которое мертвит и жжет все, что не прячется где-нибудь в ущелье, в тени утесов, когда нет дождя, а его не бывает здесь иногда по нескольку
лет сряду.
«Русский, — отвечал он, — в 1814
году взят французами в плен, потом при Ватерлоо дрался
с англичанами, взят ими, завезен сюда, женился на черной, имею шестерых детей».
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «
с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они лежат, не изменяясь по многу
лет: через десять
лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
У подъезда, на нижней ступеньке, встретил нас совсем черный слуга; потом слуга малаец, не совсем черный, но и не белый,
с красным платком на голове; в сенях — служанка, англичанка, побелее; далее, на лестнице, — девушка
лет 20, красавица, положительно белая, и, наконец, — старуха, хозяйка, nec plus ultra белая, то есть седая.
Нехороша — Бог
с ней:
лет тридцати, figure chiffonne [лицо в мелких морщинках — фр.].
Вот вы видите, как теперь жарко; представьте, что в Индии такая зима; про
лето нечего и говорить; а наши, в этот жар,
с раннего утра отправятся на охоту: чем, вы думаете, они подкрепят себя перед отъездом?
«Но это даром не проходит им, — сказал он, помолчав, — они крепки до времени, а в известные
лета силы вдруг изменяют, и вы увидите в Англии многих индийских героев, которые сидят по углам, не сходя
с кресел, или таскаются
с одних минеральных вод на другие».
Если проследить историю колонии со времени занятия ее европейцами в течение двухвекового голландского владычества и сравнить
с состоянием, в которое она поставлена англичанами
с 1809
года, то не только оправдаешь насильственное занятие колонии англичанами, но и порадуешься, что это случилось так, а не иначе.
Но португальский король Иоанн II, радуясь открытию нового, ближайшего пути в Индию, дал мысу Бурь нынешнее его название. После того посещали мыс, в 1497
году, Васко де Гама, а еще позже бразильский вице-король Франциско де Альмейда, последний —
с целью войти в торговые сношения
с жителями. Но люди его экипажа поссорились
с черными, которые умертвили самого вице-короля и около 70 человек португальцев.
Колониальное правительство принуждено было между тем вытеснить некоторые наиболее враждебные племена, сильно тревожившие колонию своими мелкими набегами и грабежом, из занятых ими мест. Все это повело к первой, вспыхнувшей в 1834
году, серьезной войне
с кафрами.
Впрочем, в 1837
году некоторые налоги были отменены, например налог
с дохода,
с слуг, также
с некоторых продуктов. Многие ошибочно думают, что вообще колонии, и в том числе капская, доходами своими обогащают британскую казну; напротив, последняя сама должна была тратить огромные суммы.
Кафры, или амакоза, со времени беспокойств 1819
года, вели себя довольно смирно. Хотя и тут не обходилось без набегов и грабежей, которые вели за собой небольшие военные экспедиции в Кафрарию; но эти грабежи и военные стычки
с грабителями имели такой частный характер, что вообще можно назвать весь период, от 1819 до 1830
года, если не мирным, то спокойным.
Хотя этот участок в 1819
году был уступлен при Гаике колонии, но Макомо жил там беспрепятственно до 1829
года, а в этом
году положено было его вытеснить, частью по причине грабежей, производимых его племенем, частью за то, что он, воюя
с своими дикими соседями, переступал границы колонии.
Макомо старался взбунтовать готтентотских поселенцев против европейцев и был, в 1833
году, оттеснен
с своим племенем за реку в то время, когда еще хлеб был на корню и племя оставалось без продовольствия.
Кеткарт, заступивший в марте 1852
года Герри Смита, издал, наконец, 2 марта 1853
года в Вильямстоуне, на границе колонии, прокламацию, в которой объявляет, именем своей королевы, мир и прощение Сандильи и народу Гаики,
с тем чтобы кафры жили, под ответственностью главного вождя своего, Сандильи, в Британской Кафрарии, но только далее от колониальной границы, на указанных местах.
В дверях гостиной встретили нас три новые явления: хозяйка в белом чепце,
с узенькой оборкой, в коричневом платье; дочь, хорошенькая девочка
лет тринадцати, глядела на нас так молодо, свежо,
с детским застенчивым любопытством, в таком же костюме, как мать, и еще какая-то женщина, гостья или родственница.
Не успели мы расположиться в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две
с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра,
лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры,
с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на лице.
Он
с ранних
лет живет в ней и четыре раза то один, то
с товарищами ходил за крайние пределы ее, за Оранжевую реку, до 20˚ (южной) широты, частью для геологических исследований, частью из страсти к путешествиям и приключениям.
Он жил тут
с семейством
года три и каждый день, пешком и верхом, пускался в горы, когда еще дорога только что начиналась.
Вывели и прочих бушменов: точно такие же малорослые, загнанные,
с бессмысленным лицом, старички, хотя им было не более как по тридцати
лет.
Там молодой, черный как деготь, негр,
лет двадцати и красавец собой, то есть
с крутыми щеками, выпуклым лбом и висками, толстогубый,
с добрым выражением в глазах, прекрасно сложенный, накрывал на стол.
Старый полковник ост-индской службы,
с женой, прослуживший свои
лета в Индии и возвращавшийся в Англию.
Еще за столом сидела толстая-претолстая барыня,
лет сорока пяти,
с большими, томными, медленно мигающими глазами, которые она поминутно обращала на капитана.
С тех пор как англичане воюют
с кафрами, то есть
с 1835
года, эти дикари поступают совершенно одинаково, по принятой ими однажды системе.
Я надеялся на эти тропики как на каменную гору: я думал, что настанет, как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного
лета, голубого неба,
с фантастическим узором облаков, и синего моря. Но ничего похожего на это не было: ветер, качка, так что полупортики у нас постоянно были закрыты.
Наконец мне стало легче, и я поехал в Сингапур
с несколькими спутниками. Здесь есть громкое коммерческое имя Вампоа. В Кантоне так называется бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю, только и его зовут Вампоа. Он уж
лет двадцать как выехал из Китая и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки. Да едва ли теперь есть у него и охота к тому. У него богатые магазины, домы и великолепная вилла; у него наши запасались всем; к нему же в лавку отправились и мы.
Луна светила им прямо в лицо: одна была старуха, другая
лет пятнадцати, бледная,
с черными, хотя узенькими, но прекрасными глазами; волосы прикреплены на затылке серебряной булавкой.
С 26 июня по 4 августа 1853
года.
Побольше остров называется Пиль, а порт, как я сказал, Ллойд. Острова Бонин-Cима стали известны
с 1829
года. Из путешественников здесь были: Бичи, из наших капитан Литке и, кажется, недавно Вонлярлярский, кроме того, многие неизвестные свету англичане и американцы. Теперь сюда беспрестанно заходят китоловные суда разных наций, всего более американские. Бонин-Cима по-китайски или по-японски значит Безлюдные острова.
Шарки есть, но немного, и в двадцать
лет один раз шарка откусила голову матросу
с китоловного судна.
Нагасакский рейд.
С 10 августа 1853
года.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время
года в тех местах. Небо и море спорят друг
с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться
с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на большой доске складными буквами.
Они знают только голландский язык и употребляются для сношений
с голландцами, которые, сидя тут по целым
годам, могли бы, конечно, и сами выучиться по-японски.
Но время взяло свое, и японцы уже не те, что были сорок, пятьдесят и более
лет назад.
С нами они были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу, вроде наших старинных свечных щипцов. Там была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал было написать одному из оппер-баниосов свое имя кистью рядом
с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя было узнать.
На юге, в Китае, я видел, носят еще зимние маленькие шапочки, а
летом немногие ходят в остроконечных малайских соломенных шапках, похожих на крышку от суповой миски, а здесь ни одного японца не видно
с покрытой головой.
К сожалению, конец страницы,
с обозначением
года издания, оторван.
Японцы тихо,
с улыбкой удовольствия и удивления, сообщали друг другу замечания на своем звучном языке. Некоторые из них, и особенно один из переводчиков, Нарабайоси 2-й (их два брата, двоюродные, иначе гейстра), молодой человек
лет 25-ти, говорящий немного по-английски, со вздохом сознался, что все виденное у нас приводит его в восторг, что он хотел бы быть европейцем, русским, путешествовать и заглянуть куда-нибудь, хоть бы на Бонинсима…
Но скучно и жарко: бесконечное наше
лето, начавшееся
с января, у берегов Мадеры, тянется до сих пор, как кошмар.
«Это-то секретари?» На трап шли, переваливаясь
с ноги на ногу, два старика,
лет 70-ти каждый, плешивые,
с седыми жиденькими косичками, в богатых штофных юбках,
с широкой бархатной по подолу обшивкой, в белых бумажных чулках и, как все прочие, в соломенных сандалиях.
Например: вот они решили,
лет двести
с лишком назад, что европейцы вредны и что
с ними никакого дела иметь нельзя, и теперь сами не могут изменить этого.
Низший класс тоже
с завистью и удивлением поглядывает на наши суда, на людей, просит у нас вина, пьет жадно водку, хватает брошенный кусок хлеба,
с детским любопытством вглядывается в безделки, ловит на
лету в своих лодках какую-нибудь тряпку, прячет.
Ни одна фигура не смотрит на нас, не следит
с жадным любопытством за нами, а ведь этого ничего не было у них сорок
лет, и почти никто из них не видал других людей, кроме подобных себе.