Неточные совпадения
Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает
не по дням, а по часам. Мы, может быть,
последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью.
Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы:
не раз содрогнешься за участь путешественников!.. Но я убедился, что читать и слушать рассказы об опасных странствиях гораздо страшнее, нежели испытывать
последние. Говорят, и умирающему
не так страшно умирать, как свидетелям смотреть на это.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает
не легко и
не скоро, что он до
последней доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь человека.
«Поверьте, — продолжал он, — что если б я среди моря умирал от жажды, я бы отдал вам
последний стакан: вы верите этому?» — «Да», — уже нерешительно отвечал я, начиная подозревать, что
не получу воды.
Последняя не бросается здесь в глаза.
Кажется, ни за что
не умрешь в этом целебном, полном неги воздухе, в теплой атмосфере, то есть
не умрешь от болезни, а от старости разве, и то когда заживешь чужой век. Однако здесь оканчивает жизнь дочь бразильской императрицы, сестра царствующего императора. Но она прибегла к целительности здешнего воздуха уже в
последней крайности, как прибегают к первому знаменитому врачу — поздно: с часу на час ожидают ее кончины.
И все было ново нам: мы знакомились с декорациею
не наших деревьев,
не нашей травы, кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в
последний раз, хотя нам только это и предстояло видеть на долгое время.
А замки, башни, леса, розовые, палевые, коричневые, сквозят от
последних лучей быстро исчезающего солнца, как освещенный храм… Вы недвижны, безмолвны, млеете перед радужными следами солнца: оно жарким прощальным лучом раздражает нервы глаз, но вы погружены в тумане поэтической думы; вы
не отводите взора; вам
не хочется выйти из этого мления, из неги покоя.
Кроме черных и малайцев встречается много коричневых лиц весьма подозрительного свойства, напоминающих
не то голландцев,
не то французов или англичан: это помесь этих народов с африканками. Собственно же коренных и известнейших племен: кафрского, готтентотского и бушменского, особенно
последнего, в Капштате
не видать, кроме готтентотов — слуг и кучеров. Они упрямо удаляются в свои дикие убежища, чуждаясь цивилизации и оседлой жизни.
Я
не помню, чтоб в нашей литературе являлись в
последнее время какие-нибудь сведения об этом крае,
не знаю также ничего замечательного и на французском языке.
В 1652 году голландцы заложили там крепость, и таким образом возник Капштат. Они быстро распространились внутрь края, произвольно занимая впусте лежащие земли и оттесняя жителей от берегов. Со стороны диких сначала они
не встречали сопротивления.
Последние, за разные европейские изделия, но всего более за табак, водку, железные орудия и тому подобные предметы, охотно уступали им
не только земли, но и то, что составляло их главный промысл и богатство, — скот.
Еще до сих пор
не определено, до какой степени может усилиться шерстяная промышленность, потому что нельзя еще, по неверному состоянию края, решить, как далеко может быть она распространена внутри колонии. Но, по качествам своим, эта шерсть стоит наравне с австралийскою, а
последняя высоко ценится на лондонском рынке и предпочитается ост-индской. Вскоре возник в этом углу колонии город Грем (Grahamstown) и порт Елизабет, через который преимущественно производится торговля шерстью.
Во всяком случае, с появлением англичан деятельность загорелась во всех частях колонии, торговая, военная, административная. Вскоре основали на Кошачьей реке (Kat-river) поселение из готтентотов; в самой Кафрарии поселились миссионеры.
Последние, однако ж, действовали
не совсем добросовестно; они возбуждали и кафров, и готтентотов к восстанию, имея в виду образовать из них один народ и обеспечить над ним свое господство.
Выше сказано было, что колония теперь переживает один из самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония была
не что иное, как английская провинция, живущая по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу
последней, а
не действительным потребностям страны.
Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за собою местные неудобства и затруднения в делах.
«Отвези в
последний раз в Саймонстоун, — сказал я
не без грусти, — завтра утром приезжай за нами». — «Yes, sir, — отвечал он, — а знаете ли, — прибавил потом, — что пришло еще русское судно?» — «Какое? когда?» — «Вчера вечером», — отвечал он.
Хозяин пригласил нас в гостиную за большой круглый стол, уставленный множеством тарелок и блюд с свежими фруктами и вареньями. Потом слуги принесли графины с хересом, портвейном и бутылки с элем. Мы попробовали
последнего и
не могли опомниться от удовольствия: пиво было холодно как лед, так что у меня заныл зуб. Подали воды, тоже прехолодной. Хозяин объяснил, что у него есть глубокие подвалы; сверх того, он нарочно велел нахолодить пиво и воду селитрой.
Сигары здесь манильские, самый низший сорт, чируты, и из Макао;
последние решительно никуда
не годятся.
Они, желая выведать о причине нашего прихода, спросили:
не привезли ли мы потерпевших кораблекрушение японцев, потом:
не надо ли нам провизии и воды — две причины, которые японцы только и считали достаточными для иноземцев, чтоб являться к ним, и то в
последнее время.
Тут мы видели его чуть ли
не в
последний раз.
Сегодня жарко, а вечером поднялся крепкий ветер; отдали другой якорь. Японцев
не было: свежо, да и незачем; притом в
последний раз холодно расстались.
Сегодня дождь, но теплый, почти летний, так что даже кот Васька
не уходил с юта, а только сел под гик. Мы видели, что две лодки, с значками и пиками, развозили по караульным лодкам приказания, после чего эти отходили и становились гораздо дальше. Адмирал
не приказал уже больше и упоминать о лодках. Только если
последние станут преследовать наши, велено брать их на буксир и таскать с собой.
Последнее, однако ж, невероятно: народ, уважающий так глубоко своих государей,
не употребит такого предлога для побуждения, и то
не наверное, иностранцев к отплытию.
А бухта отличная: на берегу видна деревня и ряд террас, обработанных до
последней крайности, до самых вершин утесов и вплоть до крутых обрывов к морю, где уже одни каменья стоймя опускаются в океан и где никакая дикая коза
не влезет туда.
На
последнее полномочные сказали, что дадут знать о салюте за день до своего приезда. Но адмирал решил,
не дожидаясь ответа о том, примут ли они салют себе, салютовать своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то будет переполох у них! Все остальное будет по-прежнему, то есть суда расцветятся флагами, люди станут по реям и — так далее.
В первый раз в жизни случилось мне провести
последний день старого года как-то иначе, непохоже ни на что прежнее. Я обедал в этот день у японских вельмож! Слушайте же, если вам
не скучно, подробный рассказ обо всем, что я видел вчера.
Не берусь одевать все вчерашние картины и сцены в их оригинальный и яркий колорит. Обещаю одно: верное, до добродушия, сказание о том, как мы провели вчерашний день.
Хозяева были любезны. Пора назвать их: старика зовут Тсутсуй Хизе-но-ками-сама, второй Кавадзи Сойемон-но-ками… нет,
не ками, а дзио-сами, это все равно: «дзио» и «ками» означают равный титул; третий Алао Тосан-но-ками-сама; четвертого… забыл, после скажу. Впрочем, оба
последние приданы только для числа и большей важности, а в сущности они сидели с поникшими головами и молча слушали старших двух, а может быть, и
не слушали, а просто заседали.
При этом случае разговор незаметно перешел к женщинам. Японцы впали было в легкий цинизм. Они, как все азиатские народы, преданы чувственности,
не скрывают и
не преследуют этой слабости. Если хотите узнать об этом что-нибудь подробнее, прочтите Кемпфера или Тунберга.
Последний посвятил этому целую главу в своем путешествии. Я
не был внутри Японии и
не жил с японцами и потому мог только кое-что уловить из их разговоров об этом предмете.
Адмирал предложил тост: «За успешный ход наших дел!» Кавадзи, после бокала шампанского и трех рюмок наливки, положил голову на стол, пробыл так с минуту, потом отряхнул хмель, как сон от глаз, и быстро спросил: «Когда он будет иметь удовольствие угощать адмирала и нас в
последний раз у себя?» — «Когда угодно, лишь бы это
не сделало ему много хлопот», — отвечено ему.
Последние два дня дул крепкий, штормовой ветер; наконец он утих и позволил нам зайти за рифы, на рейд. Это было сделано с рассветом; я спал и ничего
не видал. Я вышел на палубу, и берег представился мне вдруг, как уже оконченная, полная картина, прихотливо изрезанный красивыми линиями, со всеми своими очаровательными подробностями, в красках, в блеске.
В
последний забралось несколько чересчур разговорчивых и «любезных» людей: одни пели, другие хохотали, третьи курили; но были и такие, которые
не пели,
не хохотали и
не курили.
Последние не зрители, а участники.
Наконец объявлено, что
не сегодня, так завтра снимаемся с якоря. Надо было перебраться на фрегат. Я
последние два дня еще раз объехал окрестности, был на кальсадо, на Эскольте, на Розарио, в лавках. Вчера отправил свои чемоданы домой, а сегодня, после обеда, на катере отправился и сам. С нами поехал француз Рl. и еще испанец, некогда моряк, а теперь commandant des troupes, как он называл себя. В этот день обещали быть на фрегате несколько испанских семейств, в которых были приняты наши молодые люди.
Наш катер вставал на дыбы, бил носом о воду, загребал ее, как ковшом, и разбрасывал по сторонам с брызгами и пеной. Мы-таки перегнали, хотя и рисковали если
не перевернуться совсем, так черпнуть порядком. А
последнее чуть ли
не страшнее было первого для барона: чем было бы тогда потчевать испанок, если б в мороженое или конфекты вкатилась соленая вода?
Индийцы приняли морские сухари за камни, шпагу — за хвост, трубку с табаком — за огонь, а носы — за носы тоже, только длинные:
не оттого, что у испанцев носы были особенно длинны, а оттого, что
последние у самих индийцев чересчур коротки и плоски.
После того Манила
не раз подвергалась нападениям китайцев, даже японских пиратов, далее голландцев, которые завистливым оком заглянули и туда, наконец, англичан. Эти
последние, воюя с испанцами, напали, в 1762 году, и на Манилу и вконец разорили ее. Через год и семь месяцев мир был заключен и колония возвращена Испании.
«Отдай якорь!» — раздалось для нас в
последний раз, и сердце замерло и от радости, что ступаешь на твердую землю, чтоб уже с нею
не расставаться, и от сожаления, что прощаешься с морем, чтобы к нему
не возвращаться более.
Все жители Аяна столпились около нас: все благословляли в путь. Ч. и Ф., без сюртуков, пошли пешком проводить нас с версту. На одном повороте за скалу Ч. сказал: «Поглядите на море: вы больше его
не увидите». Я быстро оглянулся, с благодарностью, с любовью, почти со слезами. Оно было сине, ярко сверкало на солнце серебристой чешуей. Еще минута — и скала загородила его. «Прощай, свободная стихия! в
последний раз…»
О дичи я
не спрашивал, водится ли она, потому что
не проходило ста шагов, чтоб из-под ног лошадей
не выскочил то глухарь, то рябчик.
Последние летали стаями по деревьям. На озерах, в двадцати саженях, плескались утки. «А есть звери здесь?» — спросил я. «Никак нет-с,
не слыхать: ушканов только много, да вот бурундучки еще». — «А медведи, волки?..» — «И
не видать совсем».
Последнюю ночь они провели тут,
не подозревая жилья».
На
последних пятистах верстах у меня начало пухнуть лицо от мороза. И было от чего: у носа постоянно торчал обледенелый шарф: кто-то будто держал за нос ледяными клещами. Боль невыносимая! Я спешил добраться до города, боясь разнемочься, и гнал более двухсот пятидесяти верст в сутки, нигде
не отдыхал,
не обедал.
От слободы Качуги пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он
не покрыл траву; лошади паслись и щипали ее, как весной. На
последней станции все горы; но я ехал ночью и
не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни сядьте, задайте себе урок
не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей станции.
«И опять-таки мы все воротились бы домой! — думал я, дополняя свою грезу: берег близко, рукой подать;
не утонули бы мы, а я еще немного и плавать умею». Опять неопытность! Уметь плавать в тихой воде, в речках, да еще в купальнях, и плавать по морским, расходившимся волнам — это неизмеримая, как я убедился после, разница. В
последнем случае редкий матрос, привычный пловец, выплывает.
Но
не на море только, а вообще в жизни, на всяком шагу, грозят нам опасности, часто, к спокойствию нашему,
не замечаемые. Зато, как будто для уравновешения хорошего с дурным, всюду рассеяно много «страшных» минут, где воображение подозревает опасность, которой нет. На море в этом отношении много клеплют напрасно, благодаря «страшным», в глазах непривычных людей, минутам. И я бывал в числе
последних, пока
не был на море.
В
последнее наше пребывание в Шанхае, в декабре 1853 г., и в Нагасаки, в январе 1854 г., до нас еще
не дошло известие об окончательном разрыве с Турцией и Англией; мы знали только, из запоздавших газет и писем, что близко к тому, — и больше пока ничего.
Последний воротился тогда в Иркутск сухим путем (и я примкнул к его свите), а пароход и при нем баржу, открытую большую лодку, где находились
не умещавшиеся на пароходе люди и провизия, предоставил адмиралу. Предполагалось употребить на это путешествие до Шилки и Аргуни, к месту слияния их, в местечко Усть-Стрелку, месяца полтора, и провизии взято было на два месяца, а плавание продолжалось около трех месяцев.
В
последние недели плавания все средства истощились: по три раза в день пили чай и ели по горсти пшена — и только. Достали было однажды кусок сушеного оленьего мяса, но несвежего, с червями. Сначала поусумнились есть, но потом подумали хорошенько, вычистили его, вымыли и… «стали кушать», «для примера, между прочим, матросам», — прибавил К. Н. Посьет, рассказывавший мне об этом странствии. «Полно, так ли, — думал я, слушая, — для примера ли;
не по пословице ли: голод
не тетка?»
За два дня до прибытия на Усть-Стрелку, где был наш пост, начальник
последнего, узнав от посланного вперед орочанина о крайней нужде плавателей, выслал им навстречу все необходимое в изобилии и, между прочим, теленка. Вот только где, пройдя тысячи три верст, эти
не блудные, а блуждающие сыны добрались до упитанного тельца!